я могла задуматься осознать, то поняла бы, что тут что-то не так. Но разума в моих поступках не было. Меня вело то «что-то», которое я ощутила, когда поняла, какое будущее видит Анни.

Двери, преграждающие мне путь, распахивались, казалось, раньше, чем я до них дотрагивалась. Слуги, случайно попавшие мне на пути, шарахались и в ужасе прижимались к стеночке, чтобы не коснуться меня. Они не знали, что прямо сейчас происходило там, внизу, в темноте, освещенной всего лишь крошечным огарком свечи, рядом с бочками господского вина. Время таяло, как масло на горячей сковороде. Еще немного и будет поздно.

Но я должна была успеть. Иначе я никогда себе этого не прощу.

Мельком заметила лежащую у стены неопрятной кучей Тайку. Я знала, ей сильно досталось, когда она попыталась защитить Катрилу. Ее били, пинали ногами и, хохоча, обещали заняться попозже. Мол, сама хочешь вместо девчонки? Можем устроить.

Но я не могла остановиться, чтобы помочь ей. Потом... сначала туда, где маленькое сердечко почти перестало битья от ужаса. Катрила уже не кричала и не сопротивлялась, потеряв всякий разум в жадных руках мерзких людишек.

Толстая дубовая дверь винного погреба отлетела от косяка и ударилась об стену с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. И я увидела их.

Трое. Поваренок, мелкий служка и дворник. Они, радостно гогоча, перекидывали друг другу обезумевшую от страха девчонку, беззастенчиво тиская ее и срывая одежду.

Сквозняк, ворвавшийся в погреб мгновенно погасил крошечное пламя, теплившееся на кончике фитиля свечного огарка, поставленного на одну из больших бочек с вином. Погреб погрузился в кромешную тьму. Я закричала, протягивая руки к Катриле, и выпустила то «что-то», которое было во мне и рвалось наружу.

Последнее, что я запомнила, это дикий крик Катрилы:

— Мама! Мама! Мамочка!

Провал. Темнота.

А потом Катрила оказалась в моих руках. И я качала ее, успокаивая, и шептала:

— Тише, тише, доченька, тише...

Она даже не плакала. Просто тряслась всем телом и судорожно всхлипывала, обнимая меня и прижимаясь всем телом.

Вокруг были люди.

Те, которые, как оказалось, шли следом за мной. Они толпились у входа в погреб, перешептывались. В их руках были свечи, и их неровный трепещущий огонек, отражал троицу несостоявшихся насильников, лежащих вповалку прямо там, где я видела их в последний раз. Все трое были мертвы. И я знала. Это сделала я. В те несколько секунд, которые исчезли из моей памяти.

Но это было неважно. Все было неважно, кроме маленькой девочки в моих руках, которая только что пережила самый страшный кошмар в ее короткой жизни.

— М-ма-ма, — шептала Катрила, заикаясь, — м-мама...

— Ваша светлость, — к нам подошла перепуганная служанка. Я не знала ее, никогда даже не видела. Она протянула мне большой кусок ткани. То ли простынь, то ли еще что-то. — Вот... прикройте, девочку...

Я кивнула. Молча. Взяла. И одним движением завернула-запеленала Катрилу. Ее платье было наполовину снято, наполовину изодрано человеческими тварями, которых настигла моя кара.

Ничего. Дочь все забудет. Я постараюсь, чтобы она все забыла. Страх, боль, липкие взгляды, мерзкие прикосновения чужих рук, ощущение беспомощности и незащищенности.

Я провела ладонью по щеке девочки. Красивая. Жизнь ее не будет легкой... а у кого она легкой-то бывает? Но не только боль и страдания ждут ее впереди. И любовь будет, и счастье будет... семья, муж, дети... Все трудности можно преодолеть, все горести пережить, коли есть ради чего или ради кого жить.

— Мама... Мамочка, — Катрила взглянула на меня и наконец-то заплакала, слезы текли из ее глаз, смывая пережитое. Пусть поплачет. А потом поспит. И все будет хорошо.

— Ваша светлость, — служанка продолжала неловко топтаться рядом. Она как будто бы хотела что-то сказать, но не решалась. И так и не решилась, — девочку надо унести отсюда.

Я снова кивнула. И, с помощью служанки, которая подхватила меня под локоть, я поднялась. Качнулась под тяжестью ноши. Тут же подскочил какой-то мужчина. Из прислуги.

— Ваша светлость, — протянул он руки, — давайте я понесу. Я не сделаю ей ничего плохого, клянусь.

Я замотала головой из стороны в сторону и сильнее прижала к себе Катрилу. Отдать ее кому-то другому для меня сейчас было немыслимо. С трудом разлепила губы, криво улыбнулась и ответила:

— Своя ноша не тянет. Моей Дочери надо выплакаться и поспать у меня на руках, — и качнувшись всем телом сделала первый шаг к выходу из погреба. Толпа, сгрудившаяся там, безмолвно расступилась, пропуская нас. Я обернулась, нашла взглядом того мужика, который предлагал помощь и кивком указала на мертвых, — этих уберите. Им уже ничего не поможет.

Я снова шла по тем же коридорам, по которым только что летела с немыслимой скоростью, но теперь медленно. Очень медленно. Хотя Катрила, несмотря на свой возраст, была не такой тяжелой, как могло было показаться. Просто у меня не было сил. Как будто бы я все выплеснула там... когда убивала.

Тайка уже пришла в себя и шевелилась, пытаясь подняться. Я, прямо с Катрилой в руках, присела рядом с ней и ласково провела по волосам. Моя горничная замерла. А потом подняла на меня опухшее лицо, взглянула одним глазом, второй заплыл и не открывался, и, растянув разбитые в кровь губы в улыбке прошептала:

— Великая Мать... Я знала... чувствовала...

За моей спиной раздался слаженный вздох. Я повернула голову. Слуги, толпившиеся у винного погреба не отстали. Они шли за нами. И теперь смотрела на меня странным взглядом. В котором смешались боязнь, надежда и восторг от соприкосновения к чему-то большому и хорошему. К такому, о чем всю жизнь вспоминаешь с тихой радостью и теплотой в сердце.

Я улыбнулась им и, положив на колени запеленутую Катрилу, которая оказывается уже мирно спала, приложила палец к губам, призывая молчать, и улыбнулась. Я знала. Они никому не расскажут про то, что видели этим вечером.

А потом мир вокруг кувыркнулся. Я поняла, что падаю, и извернулась так, чтобы защитить от удара Дочь, которою я держала на руках.

Я еще успела краем глаза увидеть, как кинулись ко мне люди, подхватывая нас с Дочерью раньше, чем мы упали. И поняла. Это тоже были мои дети. Дочери и Сыновья. Как и те, которых я лишила жизни. Не со зла, нет. Чтобы уберечь. Защитить их от того, что они хотели сделать. От того, какими они могли бы стать...

Воспитывать Детей так