– Ты умеешь разжигать торф, Лили?

– Да.

– Очаг прямо у твоих ног, а вон и ящик с торфом. Я скоро вернусь.

– Но я хочу помочь разгрузить ваши вещи, ваши.., мешки.

– Ничего, пусть подождут до утра.

– Ну тогда.., распрячь ослика.

– Хватит с тебя на сегодня, девочка, ты на ногах не стоишь. Разведи огонь и живо в постель.

И не успела Лили сказать “спасибо”, как Меро растворилась в темном дверном проеме.

Никогда раньше ей не приходилось разжигать торф, она сказала, что умеет, только чтобы угодить своей новой благодетельнице. Когда глаза привыкли к темноте. Лили различила возле открытого каменного очага аккуратно сложенные стопками торфяные брикеты, но для растопки, видимо, служил лишь лежавший в ящике трут. Он, кажется, загорается сам? Лили положила на очаг четыре тяжелых брикета, напоминавших огромные куски хозяйственного мыла. С трутом пришлось повозиться, но после долгих стараний ей удалось высечь искру. Торф сразу же занялся и разгорелся, как по волшебству. Через минуту в очаге весело пылал огонь. Правда, запах оказался сильным и въедливым, он напомнил Лили о копченом беконе.

"Живо в постель”, – сказала ей Меро перед уходом. Постелью, вероятно, служил тростниковый тюфяк на земляном полу. Но это означает, что ей придется занять хозяйскую постель или по крайней мере ее половину! Неужели здесь нет другого спального места? Лили оглядела крошечную комнату, и у нее перехватило дух от изумления. Стена! Задняя стена светилась, сверкала, искрилась, поблескивала и переливалась, отражая золотисто-алое пламя очага мириадами крошечных призм, покрывавших всю поверхность от пола до потолка. Простояв целую минуту в безмолвном восхищении, Лили подошла поближе и остановилась в одном шаге от подмигивающей разноцветными огоньками поверхности. Это были осколки стекла, зеркального и простого, а также маленькие кусочки блестящего металла, вмурованные в штукатурку или глину или что-то другое, из чего была сделана стена. Как бы то ни было, они создавали фантастический эффект переливающегося, застывшего на месте фейерверка.

Лили обернулась на звук открывающейся двери. Вошла Меро, неся курицу в клетке и мешок за плечами. Она шла, потупив взгляд, и не подняла глаз, пока не опустила свою ношу на пол и не расставила припасы на полке, встроенной в нижнюю часть грубо сколоченного сооружения, служившего, как догадалась Лили, кухонным столом. Впервые у нее появилась возможность рассмотреть свою хозяйку при относительно ярком освещении. Меро можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Высокая, угловатая, костлявая, она двигалась медленно, но не по-старушечьи свободно. Ее лицо, темное, как дубленая кожа, избороздили глубокие морщины. Коротко остриженные седые волосы прилегали к голове подобно шлему. Нос у нее был как у настоящей колдуньи – загнутый и заостренный книзу, а маленький, тонкогубый рот обнажал в улыбке немало дыр на месте выпавших зубов. Но карие глаза своей кротостью напоминали взор Богородицы. Вот она взглянула на Лили, и та была поражена, увидев во взгляде старой женщины застенчивое ожидание. Меро хотела знать, что она скажет о доме, вернее, о стене, сообразила Лили.

Она беспомощно развела руками.

– Это выглядит.., просто сказочно!

Старческое лицо Меро преобразилось, просияв щербатой улыбкой. Лили увидела в нем столько доброты, что ее хватило бы на отпущение всех грехов, на прощение любых человеческих слабостей и безумств. Слезы хлынули у нее из глаз сами собой, безо всякой видимой причины.

– Я устала, – пробормотала она в виде извинения, смущенно вытирая щеки.

– Когда ты ела в последний раз? Лили задумалась.

– Позавчера – Присядь, дитя. Вымойся и обсушись, вон вода в кувшине, да забирайся под одеяло. Я приготовлю чай.

Лили сделала, что было ведено, радуясь возможности наконец-то выбраться из промокшего шелкового платья и белья, сбросить туфли и чулки. Она вымылась у огня, вытерлась ситцевой тряпицей, служившей полотенцем, и голышом забралась под одеяла на шуршащий тростниковый тюфяк, который Меро успела подтащить поближе к очагу. Кто-то заскребся в дверь: старуха открыла ее и впустила Габриэля. Бесстрастно оглядев Лили, он сделал перед очагом два небольших ритуальных круга и наконец улегся с довольным зевком.

Меро протянула ей чашку чая и горку теплых овсяных лепешек на тарелке, а потом и сама устало опустилась на тюфяк рядом с Лили. Та быстро подвинулась, уступая хозяйке ту половину постели, что была ближе к огню.

– Нельзя тебе спать нагишом, замерзнешь. Ты шить умеешь?

Задавая вопросы, Меро стянула через голову свое черное платье и аккуратно сложила его в виде подушки. Под платьем на ней была шерстяная фуфайка и панталоны.

– Да, я умею шить.

– Вот и хорошо. Сошьешь себе ночную рубашку из бумазеи, что я прикупила в Боуви. Лили склонила голову.

– Вы так добры ко мне.

Вместо ответа Меро с шумом втянула в себя чай.

– Вы живете одна?

– Нет, – ответила старуха, удивившись вопросу, – у меня есть Гэйб и Патер.

– Патер?

– Ослик. А теперь еще и курочка. Как мы ее назовем?

Лили ничего не приходило в голову.

– И потом у меня есть моя работа.

Она протянула овсяную лепешку Габриэлю; он подхватил ее и принялся задумчиво жевать, не сводя глаз с Лили.

– Вы давно здесь живете? – спросила Лили, с трудом подавив усталый зевок.

– Довольно давно.

На полу в изголовье постели стояла небольшая шкатулка, обильно украшенная камешками и морскими ракушками. Меро вынула из нее короткую глиняную трубку и кожаный кисет. Глядя, как она набивает трубку табаком, Лили заметила, что руки у нее слегка дрожат. Меро разожгла трубку, прикурив от длинной соломинки, которую сунула концом в огонь, и вскоре запах табака смешался с густым духом торфа.

Лили опустилась щекой на свои сложенные руки. У нее оставался еще один, последний вопрос, но она не знала, как ею задать, опасаясь обидеть Меро.

– А вы.., вам.., когда-нибудь бывает одиноко?

Старая женщина удивленно повернула голову. Ее лицо было в глубокой тени, Лили различала только две блестящие точки: это огонь отражался в ее глазах. Но даже в темноте ей показалось, что Меро погрустнела.

– Одиноко? – повторила она своим добрым, по-детски тонким голосом. – Но разве мне может быть одиноко, если я никогда не бываю одна? – Протянув руку, она ласково погладила Лили по щеке загрубевшими морщинистыми пальцами, – Спи, ярочка моя.

Лили закрыла глаза и незаметно уснула, слушая, как Меро распевает высоким надтреснутым сопрано:

Средь зелени полей за Ним иду,

Рука моя дрожит в Его руке…

Проснувшись, она оказалась одна. Мысли о Дэвоне теснились у нее в голове, наверное, он ей снился, но наяву Лили ничего не могла вспомнить и была рада этому. Она села и вновь подивилась чуду задней стены, в которой сейчас видела свое смутное отражение. Освещенное бледным светом, проникавшим в полуоткрытую дверь, оно показалось ей настолько нелепым и забавным, что Лили едва не улыбнулась. Торопливо натянув на себя одежду, она вышла из дома.