– Ужасная погода, не правда ли? – заявил разрумянившийся от выпитого Фредди Пеллингтон, грея руки над пламенем камина. – Черт возьми, осенний Лондон не лучшее место для джентльмена. Воздух такой сырой и промозглый от тумана, что даже накрахмаленный шейный платок не держит форму.

– Какой дурак придумал возвращаться в Лондон так рано? – Лорд Аллингем, джентльмен с суровым лицом, повесил свою трость с ручкой из слоновой кости на спинку кресла и потянулся за бокалом портвейна. – За городом могли бы сейчас и поохотиться. Черт бы побрал эту манчестерскую бойню и этих предателей.

О манчестерской бойне теперь шумели все газеты. Эдмунд в последнее время был так занят собственными проблемами, что и думать забыл об особой сессии парламента, ради которой многие лорды покинули свои уютные загородные поместья и вернулись в Лондон. Минувшим летом мирная демонстрация рабочих в Манчестере была разогнана кавалерией, и последствия стали катастрофическими. Принц-регент и министр внутренних дел были убеждены, что после такой акции устрашения подобное больше не повторится.

– Следовало бы расстрелять этих мерзавцев! – заявил лорд Аллингем, допив остатки портвейна.

– Многие из них и были расстреляны, – заметил Хавьер, – хотя вышли на мирную демонстрацию без оружия. Не стоит забывать, что наше благополучие во многом зависит от этих людей. Неужели не в нашей власти облегчить их бремя, когда это возможно? Просто накормить, создать условия, приемлемые для существования?

Лорд Аллингем едва не лишился дара речи.

– Что за либеральная чепуха? А я считал вас добрым тори. Вы ведь член клуба «Уайтс»…

– Личные качества не имеют никакого отношения к политическим взглядам джентльмена. – Хавьер поклонился старому графу. – Однако весьма любезно с вашей стороны считать меня добрым тори, я польщен.

Тернер открыл было позолоченный портсигар, но сразу же захлопнул.

– Если бы толпа манчестерских рабочих бросилась на кавалерию с булыжниками и палками, то и скулежа бы не было. Они либо добились бы своих целей, либо погибли на месте.

– Нам чертовски повезло, что этого не случилось, – заключил лорд Аллингем. – Сколько их было – должно быть, тысяч пятьдесят? Они подмяли бы кавалерию в считаные секунды. Но не станете же вы ждать от простолюдинов познаний в математике.

Он откинулся в кресле, задев трость, которая начала покачиваться словно маятник. Движение палки и мерный стук ручки из слоновой кости о деревянную спинку напоминали Эдмунду об утекающем времени.

Предмет разговора был слишком хорошо знаком Эдмунду, мучительно знаком: протестующая толпа, отчаяние людей, насилие и кровь. И двадцати лет было недостаточно, чтобы все это позабыть.

Призвав на помощь самообладание, он спокойно заметил:

– Полагаю, дело вовсе не в математике, а в элементарной порядочности, Аллингем. Даже ребенок знает, что толпа легко совладает с парочкой всадников. Рабочие просто хотели, чтобы их услышали, они не жаждали крови.

Тернер вскинул брови.

– Что ребенок может знать о революции?

Эдмунд испугался, что бросившаяся в лицо краска гнева его выдаст, но окружающие скорее всего сочтут причиной портвейн – лица Аллингема и Везервакса уже приобрели пурпурный оттенок.

– В идеальном мире, – заметил Эдмунд, – ребенок никогда не узнал бы о революциях, но наш мир далек от идеала, что и детей в нем зачастую втягивают в сражения взрослых. Что тогда остается ребенку? Только защищаться.

Хавьер обратил на него весьма странный взгляд, который быстро сменился легким изумлением и, наконец, согласным кивком.

– Вы правы, Киркпатрик. Взрослые чертовски самодовольны, по крайней мере заседающие в парламенте. Я не знаю, как нас встряхнут выборы, но не будь принц-регент встревожен существующим положением дел, особую сессию парламента не созывали бы.

– Верно. – Аллингем устало прикрыл глаза. – Вспомните хотя бы Ирландское восстание… какого бишь года?

– Тысяча семьсот девяносто восьмого, – подсказал Эдмунд.

Трость Аллингема со стуком упала на пол.

– Верно, верно, тысяча семьсот девяносто восьмой, «Объединенные ирландцы», – произнес он так громко, что лакей бросился поднимать трость. – Те мятежники убили тысячи людей и разорили половину Ирландии. И чем все завершилось? Лидеры восстания были казнены, парламент распущен. Если люди недостаточно организованные, чтобы управлять собой, то их должна направлять чья-то железная рука. Все просто.

– Нет, не так все просто. – Тернер открыл портсигар и на этот раз все же вынул сигару.

– Что вы имеете в виду, сэр? – Аллингем, казалось, покраснел пуще прежнего, если такое вообще возможно.

– Дух революции живет! – Маленькой ручной гильотиной Тернер отрезал кончик сигары. – Стоит правительству сжать свой железный кулак, как народ начнет ускользать сквозь пальцы, не так ли?

– А вы правы, – подтвердил Хавьер. – Было еще одно восстание, в тысяча восемьсот третьем, кажется, – я тогда только-только пошел в школу.

– Оно ни к чему не привело. Его быстро подавили, как и в случае с Манчестером. – Аллингем с любопытством посмотрел на портсигар Тернера. – Что у вас там, Беллами, индийские сигары?

– Они самые, милорд. – Тернер подошел к графу и протянул портсигар. – Попробуйте.

– С превеликим удовольствием.

Эдмунд наблюдал, как великий самозванец Англии передавал сигару самому напыщенному английскому светскому льву. Любопытно, как бы среагировал лорд Аллингем, если бы Эдмунд сейчас заявил: «Он лжет вам! Это предатель. И даже хуже, много хуже. А что касается его сигар, то никакие они не индийские!»

Только ничего подобного сделать сейчас было нельзя – Тернер вооружен. Кроме того, вряд ли он действовал в одиночестве. Еще один немаловажный фактор – его невозможно было вывести на чистую воду, не затронув семью Эдмунда, вернее, то, что от нее осталось.

Внутри у Эдмунда все кипело. Сжимая в руке бокал с портвейном, он тайно желал, чтобы то была шея Тернера. Ему хотелось уничтожить этого подлеца, уже разрушившего его семью и вернувшегося теперь, чтобы довершить начатое.

Эдмунд услышал, как Тернер отрезает конец сигары для лорда Аллингема.

– Прошу вас, милорд. Наслаждайтесь.

– Чудесно. Благодарю вас, Беллами! – Лорд Аллингем сделал первую затяжку и выпустил изо рта струю едкого дыма, по запаху более всего походившего на жженый навоз. – Какой… занятный букет!

Хавьер снова предложил гостям свои сигары и ловко перевел разговор с политики в русло табачной промышленности, прежде чем мог разгореться серьезный спор.

Эдмунд подошел к камину, поставил бокал на мраморную полку и протянул руки к огню. За окном стоял ноябрь, и осенние холода медленно перетекали в зимнюю стужу, только вот Эдмунд не был уверен, что холод не шел изнутри его сердца. Натянув парадную великосветскую улыбку, он наблюдал, как Тернер продолжает плести паутину своей лжи.