— Кэти — ты самая счастливая ошибка природы, — заверил Серж.

Думала об Ирине, но незаметно вернулась к Сержу — мои мысли тянутся к нему, как металлические стружки к магниту. А Иришка, наверное, все еще плачет, размазывает ладошкой слезы по щекам, хлюпает красным распухшим носом. Она боится плакать в голос, чтобы не испугать сына, давится слезами, и у нее дрожат грудь и живот, сотрясаемые задавленным рыданием.

Сон начинал одолевать меня, и я видела странную картину. Все люди разделены на пары: я и Серж, Ира и Петя, мама и «лицо кавказской принадлежности», тетушка и ее выгнанный муж, Толик и его жена… Потом двойки превращаются в тройки, в треугольники: ко мне тянет руки Толик, Сержа держат в плену воспоминания о жене, Петя смотрит в сторону, Октябрьский безбожно заигрывает с новой анестезиологом. Треугольники соединяются в причудливые многоугольники, сторонами в котором служат человеческие руки. И вот уже замысловатая сеть покрыла земной шар, все люди оказываются связанными друг с другом. Умершие выпадают из этой сети, но на их месте появляются другие люди, руки которых закрывают прореху. Паутина все время движется, колышется. Кто-то рвет ее, бросает свою пару, кто-то сильно растягивает, как Петя, отъехавший от семьи. На наш с Сержем узелок в паутине мне захотелось капнуть клеем, чтобы закрепить его намертво. Так удерживают порванную петлю на чулке — склеившись, она не ползет дальше.

Остаток сна, который я запомнила, уже никакой философии и картины мира не представлял — мне снились колготки, которые я неустанно латаю.

* * *

Мой рабочий день заканчивается в пять часов. Ехать на «Сокол» к Пете еще рано.

Я получила зарплату и решила поправить свой гардероб, поехала в ЦУМ. Моя специальность, к счастью, не требует разнообразия нарядов. Большей частью я хожу в джинсах и свитерах, приезжая в больницу, переодеваюсь в халат или брючки с блузкой. Сержу, наверное, уже претит видеть меня в подростковой одежде. Я решила купить себе юбку.

Центральный универмаг Москвы блистал чистотой, богатыми прилавками, смазливенькими продавщицами и наводил на мысль о близком финансовом крахе — покупателей по пальцам пересчитать. Неудивительно — цены крокодильи. Я обошла прилавки с парфюмерией на первом этаже и отмела мысль купить здесь крем для рук.

Тот, что был необходим, стоил на двадцать рублей дороже, чем на рынке у метро или в подземном переходе.

Я шла к эскалатору и невольно задержалась у витрин с подарками для мужчин.

Прежде в наших магазинах не было подобной роскоши — материальных свидетельств жизни, в которой вещи покупаются не из-за их практической ценности, а по прихоти и желанию побаловать избранника.

Инкрустированные ножи, клинки и сабли в ажурных ножнах, старинные пистолеты, серебряные бритвенные станки с позолотой, ряды дорожных несессеров, саквояжи с игральными принадлежностями — картами, шахматами, костями. Кожаные ремни по цене чемодана, замысловатые курительные трубки, швейцарские перочинные ножи. Набор батистовых носовых платков стоил дороже комплекта постельного белья. На портфелях стояла цена, в которой с ходу трудно было сосчитать нули.

Сама себе я напоминала персонаж из фильма, обличающего гримасы капитализма, — девушка у витрины с тоской смотрит на недоступную ей роскошь. Хотя почему недоступную? Я получила восемьсот рублей. На швейцарский ножичек с двумя лезвиями вполне хватит. Нет, дарить ножи — дурная примета. Что еще мы можем себе позволить?

Несессер? Если Сержа посадят в тюрьму, несессер может пригодиться. В изящном кожаном футляре чего только не было: предметы для бритья, маникюрные принадлежности, зубная щетка, рожок для обуви, в отдельном кармашке — бархотка для полировки ботинок, ножницы с шариками на концах для подстригания волосиков в носу — словом, все необходимое человеку в заключении.

Но моя заработная плата не тянула и на половину стоимости большого несессера, а ограничиваться маленьким, только с бритвенным станком и маникюрными пилочками, обидно.

Мой взгляд остановился на батарее фляжек. Высокие, низкие, плоские и пузатые, стальные блестящие, рифленые, затянутые в кожу или клетчатую шотландку, со специальными зажимами, фиксирующими крышку, — они меня очаровали. Фляжка средних размеров, вмещающая меньше стакана жидкости, стоила шестьсот рублей.

— Отличный подарок, — одобрила мой выбор продавщица. — Мужчинам они очень нравятся. Видите, фляжка специально выгнута, чтобы удобнее было носить во внутреннем кармане. И пуля не пробьет, — пошутила она.

От этого замечания я вздрогнула, уронила фляжку, едва не разбив стеклянный прилавок. Девушка сочувственно посмотрела на меня — решила, что покупаю подарок киллеру.

— На последнем этаже у нас граверная мастерская, — сказала она. — Можете надпись сделать на память.

Одна буква в надписи стоила пять рублей.

Хватит сорить деньгами, ограничусь одним словом. Попросила гравера написать внизу, на вогнутой стороне фляжки, мелкими, почти незаметными буквами: «Дорогому!»

Вот и поправила гардеробчик: вместо юбки несу в сумке фляжку, которую еще неизвестно, придется ли вручать. Останется как память — то ли любви, то ли моему транжирству.

К Бабановым я все-таки приехала рано.

Петя еще не пришел. Дома были его родители — Григорий Петрович и Екатерина Игоревна. Они ко мне замечательно относились. Екатерина Игоревна не раз давала понять, что предпочла бы видеть в качестве невестки меня, а не Ирину. Моя подруга обижалась, но я успокаивала ее: окажись я женой Пети, Екатерина Игоревна с тяжелыми вздохами сожаления смотрела бы на Иру.

Григорий Петрович работал профессиональным руководителем общественных организаций. В разное время возглавлял отделения ДОСААФ и Общества спасения на водах, спортивных союзов и дружбы с зарубежными странами. Нужда в солидных начальниках его склада не пропала и в наши дни, только теперь организации именовались фондами.

Когда Васю спрашивали, кто по профессии его дедушка, он так и отвечал — начальник.

Определение точное: Григорий Петрович был воплощением солидности, бюрократической основательности и с первого взгляда вызывал почтение и трепет.

Если у Григория Петровича, в свою очередь, интересовались, где трудится его супруга, не вдаваясь в подробности, он бросал: «В правительстве». Екатерина Игоревна «в правительстве» точила карандаши и расставляла их по стаканчикам.

Ирина, ясное дело, не могла не любить того или тех, кто был дорог ее мужу. Но свекор и свекровь не спешили слиться с Ириной в безумном обожании Пети. Они держали дистанцию, которую Ирка с тупым добросердечным упорством норовила сократить. Случись что-нибудь с родителями Пети, лучшей сиделки, чем она, было бы не найти.

Но Екатерина Игоревна и Григорий Петрович, которым еще не исполнилось и шестидесяти, чувствовали себя хорошо, работали и заботились друг о друге весьма трогательно.

Внешне они смотрелись парой воркующих старых попугайчиков, а рвали ли друг у друга перья наедине — неизвестно.