— Хорошие деньги платят, — защищался я.

— Тогда угости меня обедом.

Мы рассмеялись.

— Ведь у тебя за душой нет ни обола, так?

Он сообщил, что тётя Дафна заболела. Знаю ли я, что я до сих пор для неё золотой мальчик?

— Она беспокоится о тебе, брат. Я тоже.

Он хотел, чтобы я вместе с ним вернулся домой и работал на земле. Он разделит всё имущество между нами поровну.

— Хозяйство большое, мне одному не справиться, Поммо. Но вместе мы добьёмся, чтобы оно приносило доход.

Мы провели с ним весь день. До последнего мгновения ни один из нас не мог заговорить о том, что переполняло наши сердца.

— Ты похоронил их?

Я имел в виду останки моей жены и ребёнка, отца и Мери. Они должны были лежать в Ахарнах.

— Ты старший, Поммо. Ты знаешь, что сделать это должен ты.

При этих словах улетучилась вся моя радость от Игр. Я должен вернуться домой. На следующий день я собрал вещи, чтобы уехать. Это вызвало у Эвники яростный протест. Она кричала, что всегда знала: настанет день, я стану господином и брошу её. Ненавижу такие сцены с женщинами. Мешок был уже у меня за плечами, когда в нашем лагере появился тяжеловооружённый всадник-спартанец. Он искал меня. Это был человек Эндия, звали его Длинная Рука — он хорошо бросал топор. Ему было поручено передать мне приглашение от Эндия на ужин. Приглашение касалось также моих товарищей по палатке и наших женщин.

Ужин проходил не в олимпийском павильоне, а в личном поместье Эндия, в Гарпине, недалеко от города Олимпия. Длинная Рука прибыл за нами, и мы уехали вместе с ним. Мне было тогда тридцать четыре, Эндию — сорок пять. Ещё в детстве моё положение было настолько ниже его, что даже теперь я невольно обращался к нему как к господину и старался стоять слева от него в знак уважения.

— Расслабься, Поммо. Теперь мы можем быть товарищами.

Всадник был вежлив с нашими женщинами и даже обворожителен. Он позволил им сидеть за столом вместе с собой и своими гостями — фамильярность, неслыханная в Лакедемоне.

— А это правда, — не сдержала Эвника свой бесстыжий язык, — что спартанские женщины появляются на праздниках голыми?

— Мы называем их не голыми, а приносящими радость, — ответил наш хозяин.

— А если они жирные?

— Поэтому они и не жиреют.

Эвника проглотила этот ответ как ни в чём не бывало.

— И что, спартанские женщины действительно самые красивые в Греции?

— Так утверждает Гомер, — ответил Эндий, напоминая о дочерях Тиндарея — Елене и Клитемнестре, а также об их кузине Пенелопе, которую Одиссей увёз на Итаку.

К концу трапезы появился ещё один спартиат. Это был Лисандр. После Мантинеи он вырос в звании и служил уже не в кавалерии, а в тяжёлой пехоте. Он уселся рядом с Эндием. Когда был пропет благодарственный гимн и в трапезе наступил перерыв, эти двое приблизились ко мне и Теламону с просьбой задержаться. Было уже поздно, но светила луна. Не согласимся ли мы сопровождать их за город — подышать воздухом? Для нас привели лошадей. Оруженосцы поедут впереди с факелами.

Что бы это могло быть? В разговоре за обедом избегали упоминать имя Алкивиада. Никто ни разу не произнёс его. Сам Эндий обмолвился о своём друге лишь парой слов в ответ на замечание Теламона о том, что самый великолепный из павильонов, воздвигнутых в честь победителя, был в Аргосе, который со времён Мантинеи во второй раз установил у себя демократию. Среди влиятельных граждан Аргоса Алкивиад имел десятки союзников и друзей. Мог ли он использовать это в своих политических целях?

— Всё, что он делает, так или иначе имеет отношение к политике, — заметил Эндий.

Несколько миль мы ехали по берегу Алфея. Перед нами расстилалась сельская местность, здесь росли оливы и созрел ячмень. Эндий заметил, что эти земли и то поместье, которое сейчас возвышается перед нами, — собственность Анакреонта из Элиды, родственника его жены, который должен Эндию очень много. Эндий кивком подозвал оруженосцев. Мы осадили лошадей у обрыва над рекой.

— То, о чём мои товарищи и я будем сейчас говорить, — начал Эндий, — исходит не от царей или магистратов Лакедемона, а исключительно от нас как частных лиц. Обещаете ли вы присутствовать и молчать обо всём услышанном?

Волосы у меня встали дыбом.

— Мы вернёмся пешком, — отозвался я, спешиваясь.

Теламон удержал меня.

— Эти люди хотят поговорит о деле, Поммо. Я участвую.

Он похлопал меня по колену. Это ни к чему не обязывает, нам предстоит всего лишь выслушать предложение о найме на работу.

— Считаешь ли ты себя патриотом? — заговорил Эндий, обращаясь ко мне. Я на рассвете готов был вернуться в Афины, если он это имел в виду.

— Я хочу сказать: согласен ли ты защищать твой город от врага? Готов ли отдать жизнь, если это сохранит свободу твоей родины?

Вверяя себя богам, я ответил, что надеюсь спасти и то, и другое. Он улыбнулся, переводя взгляд на Теламона. Мой товарищ молчал. Тогда заговорил Лисандр.

— Ты сказал, что готов пожертвовать жизнью в борьбе с врагом, угрожающим твоей стране. Я верю тебе и уважаю это намерение — как и любой другой. Давай продолжим разговор. Если бы твоему народу грозила большая беда — скажем, тиф или другая болезнь...

— Говори прямо!

— Была бы так же тверда твоя рука? Скажем, если бы одним ударом ты мог бы сохранить...

— Ты принимаешь меня за убийцу, Лисандр?

Эндий мгновенно вступил в разговор.

— Тот, кто убивает тирана, — не убийца, а патриот. Избавитель своей страны, как Гармодий и Аристогитон.

Теламон поднял руку, останавливая его.

— Мы говорим о сделке. Наши чувства тут ни при чём.

Эндий не отреагировал. Он продолжал с жаром убеждать меня:

— Разве ты не назвал бы спасителем того, кто очистил бы твою страну от этого мора?

— Эндий! — резко окликнул его Лисандр.

Эндий с усилием взял себя в руки.

— Давай говорить открыто. Больше никаких недомолвок. У тебя есть глаза, Полемид, ты не дурак. Враг твоей страны — не Спарта. Её настоящий враг свернулся кольцом на её груди. Не мы желаем ей зла, а он, трижды увенчанный змей! Это его амбиции, подогреваемые столь усиленно, достигнув предела, разрушат её.

— Ты так боишься его, Эндий?

— И боюсь, и ненавижу. И люблю его — как и ты.

Он отвернулся. Некоторое время все молчали.

— И какова будет награда патриоту, который очистит грудь Афин от подобной гадюки? — вставил слово мой товарищ.