Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Типун тебе на язык, Генка! — побледнела Алла. — Ну что ты такое мелешь? Вдруг они нас слышат? Я, например, тоже чувствую что-то…
— О господи, — процедил оператор, хлопнув себя ладонью по лбу, — И ты, Брут? Еще одна ваша адептка, господин колдун. И как это у вас получается? Всех баб вокруг себя взбаламутили!
— Это вы на что намекаете? — ощетинилась Мара. У нее даже кончик аккуратного носа покраснел, не говоря уже о щеках.
— Намекаю? — хмыкнул Геннадий Викторович. — Да вы, милочка, и слова-то такого не знаете. Намекаете! — скривился он. — У вас на лице написано, чего вы хотите от Сайганова! Совместных медитаций, наверное!
— Так, стоп, — устало произнес Кушнер. — Не хватало еще тут… Разойдитесь!
— А ты тоже… Не видишь… — Геннадий Викторович не закончил и сам поднял руку, прекращая разговор. В следующую секунду он, потоптавшись на месте, скривился, обращаясь к Маре: — Ну прости, солнышко! Я брюзга и вредина, и красивые девушки уже давно не обращают на меня внимания. Вот и занесло. Зачем тебе этот смазливый мальчишка, когда рядом Левка Кушнер, а?
Мара растерянно переводила взгляд с мужа на колдуна и судорожно раскрывала и закрывала рот, не в силах что-то ответить. Затем быстро развернулась и зашагала к дому.
— Я… — начал было Сайганов.
— Все нормально, — торопливо прервал его Кушнер. — Не будем обращать внимания на этот эпизод. Все погорячились.
Полина опустила глаза и прикусила губу, хотя больше всего ей хотелось сейчас догнать Мару и встряхнуть хорошенько. А еще сказать Кушнеру, что…
— Видите, Полечка, какие страсти тут кипят? — негромко произнес Геннадий Викторович, когда все ушли в дом, а они остались вдвоем у лестницы. — Бурлят, если точнее… Не ровен час, снесет крышечку у горшочка к чертовой матери…
22
Солнце почти полностью скрылось за чередой сероватых облаков, и небо окрасилось желто-оранжевыми всполохами, острыми стрелами доставая до самой земли. Вновь поднялся сильный ветер. Высокая трава колыхалась, и поле стало напоминать морской залив с коричневато-зелеными набегающими волнами. Птицы скрылись. Вокруг царило безмолвие, нарушаемое лишь шелестом листьев и отдаленным гулом лесной чащи. В воздухе растеклось тревожное ожидание…
Полина понимала, что природа ждет, когда грянет ливень. В городе ощущаешь это немного иначе — тебя все время отвлекают бытовые дела и работа, поэтому не сразу удается заметить то мгновение, когда разверзаются хляби небесные. Но в лесу это происходит несколько иначе: будто невидимый дирижер терпеливо ждет, когда все наконец усядутся и приготовятся внимать. И только тогда он взмахивает палочкой, чтобы начать.
То, что происходило вокруг, вызывало в Полине странное чувство раздвоения, будто это была не она, а ее двойник, случайно пересекший границу между параллельными мирами. Казалось, что даже время в Ненастьево текло по-другому. Наверное, так и было, иначе просто невозможно было бы объяснить это почти физически переживаемое, болезненное понимание уходящих безвозвратно минут. То ли это заброшенная деревня так влияла, то ли лес, но гнетущее ожидание заставляло вздрагивать от любого шороха и прислушиваться. Однако, следовало признать, что прислушиваться почему-то хотелось именно к себе…
Кушнер оставил ее в покое, решив не откладывать съемку и вернуться к разговору чуть позже. Он деловито расхаживал по заросшей улочке и время от времени поднимал раскрытые ладони к вискам, отсекая панораму и сосредотачиваясь на картинке. Алла, в длинном темном плаще и накинутом на голову капюшоне, стояла у колодца и всем своим видом напоминала королеву в изгнании. Перед этим она около часа наносила себе грим, главной особенностью которого были темные тени на веках и бледные, почти в тон кожи, губы. Если подобным образом решалась проблема как посильнее напугать зрителя, то, пожалуй, это киногруппе вполне удалось.
Как оказалось, в съемке не было ничего завораживающего. После минутного дубля Кушнер и Геннадий Викторович подолгу смотрели запись на камере, спорили, и Алле приходилось снова и снова медленно поворачивать голову и разводить руками, произнося какой-то неубедительный монолог. Полина догадывалась, что после озвучки эта сцена наверняка приобретет силу и важность, но пока все это смотрелось довольно скучно.
То, чего она боялась, а именно скандала, не случилось. Мара старательно держалась от всех в стороне, углубившись в чтение какой-то тетради. Скорее всего, это был новый сценарий или что-то вроде того. Но совсем скоро Полина поняла, что единственный, кому были интересны страницы этой тетради, был ветер. Актриса, уставившись в одну точку, сидела на кособокой лавке у забора и ни на что не реагировала. Сайганов остался в доме для того, чтобы подготовиться к ритуалу, и Полина знала, что сейчас он восседает на скамейке посреди комнаты с закрытыми глазами, сосредоточившись, по всей видимости, на своем внутреннем ментальном поле. Пару раз она оборачивалась в сторону окна, и у нее щекотало кожу на затылке от одной мысли о том, что произойдет буквально через пару часов в лесу.
Порыв ветра донес до Полины голос Аллы:
— …и если мертвые не могут говорить с нами, то их души готовы рассказать… — окончание фразы утонуло в новом вихревом потоке.
— О господи… — передернуло Полину. Нет, определенно следовало пройтись и подумать, чтобы избавиться от странного мандража, который все глубже пробирался под кожу.
А еще ей хотелось найти то, что обычно ищут люди, возвращаясь в давно забытое ими место — уверенности в том, что, уехав, они сделали правильный выбор, и все, что последовало за этим, сделало их счастливее. Но удивительное дело, в Ненастьево Полина чувствовала, будто не было этих лет, как не было и той Полины, к которой так долго и старательно она привыкала.
В стороне от тропинки, за самым дальним домом находилось старое кладбище. В день, когда они с отцом приехали в Ненастьево, он первым делом потащил ее туда. Нет, конечно, если бы в деревне была церквушка или часовенка, этот шаг был бы вполне оправдан. В конце концов, наличие погоста рядом с храмом вполне обычное дело. Но у отца был свой взгляд на вещи, а у Полины никакого опыта в этом вопросе. Она даже не сразу поняла, что перед ними, потому что надгробия были слишком приземистыми, а кусты дикого жасмина чересчур раскидистыми.
— «Посмотри, Шуша, и запомни — это место силы. Никогда, слышишь, никогда не приходи к мертвым с дурными мыслями.
Меньше всего Шуша думала о том, что она вот так, запросто, от нечего делать вдруг пойдет на кладбище. Сжав ладонь отца, она уткнулась лбом чуть повыше его локтя и стала искоса
