Нора видела, что девочка готова расплакаться.

— Одна из тех женщин, как увидит меня на дороге, сразу на три шага пятится. Оттого что я рыжая. Кейт ее зовут. Кейт Линч.

— Да, она сглазу ужас как боится. Чего ни увидит на дороге — сразу давай креститься. На зайца, на ласку, на сороку.

— Она на землю плюет и бормочет: «С нами крестная сила, встань между мной и порчей!»

Нора закатила глаза:

— Да Кейт скоро, и меня встретив, креститься начнет — со страху перед вдовьим проклятьем.

Михял судорожно вдохнул и завопил с новой силой.

— Вы на ножки его гляньте, — сказала Мэри, — он теперь и брыкаться-то насилу может. Может, сломаны ноги у него, а? И вроде как не чувствуют они ничего. — И, склонившись к вопящему ребенку, она приподняла край его одежды: — Вот, гляньте!

Ноги Михяла были точно голые зимние веточки. Кожа, обтянувшая кости, была вся в язвах. Нору замутило.

Мэри закусила губу.

— Какая-то хворь его гложет. Знаю, что ходить он не ходит, но теперь у него и пальчики на ногах не шевелятся.

Нора поспешила прикрыть ноги Михяла.

— Я все думаю, Мэри, — пробормотала она. — Сколько должен вытерпеть человек, чтобы пришел конец его страданиям?

Девочка молчала.

Нора провела рукой по спутанным волосам, не отводя взгляда от Михяла. Когда она ударила его, то почувствовала, что находится на грани, за которой притаилось что-то темное, и что возврата для нее уже не будет. Неизвестно, что бы она сделала, не появись Мэри. Норе было страшно.

Что это со мной приключилось?

Нора привыкла считать себя женщиной хорошей, доброй. Но, думала она, все мы добрые, покуда это дается нам легко. Возможно, сердца наши черствеют, как только удача перестает их смягчать.

— А вы не хотите доктора позвать? — спросила Мэри.

Нора устало повернулась к ней:

— Доктора, говоришь? А что у вас, в Аннаморе, доктора за каждым углом? И по домам ходят за так лечить? — Они кивнула в сторону крынки на столе. — Вот все мои денежки, а это, считай, ничего. Думаешь, я клад на дворе закопала? Думаешь, богатство где храню немереное? Сливки, масло и яйца — едва хватает на то, чтоб душа с телом не рассталась. — Она принялась заплетать волосы, резко дергая седые пряди. — Не знаю, как там у вас в Аннаморе, а здесь мы кланяемся лендлорду маслом да сливками. Почему, думаешь, у нас троих все еще есть кров над головой? Торф в очаге? Теперь вот кормилица наша корова вот-вот перестанет доиться, а ты говоришь — надо выложить кучу денег доктору, пусть придет и вынесет приговор моему внуку. А дальше-то лето — как без мужика на поле работать, чтоб аренду заплатить? Ждет нашу хижину лом, а меня большая дорога!

— Но разве нет у вас племянников, чтоб на поле работать? — озабоченно спросила Мэри.

Нора глубоко вздохнула:

— Да, да… Племянники есть, конечно.

— Может, все и не так плохо будет, как вы говорите.

— Может быть.

— И может, найдется доктор, который посмотрит Михяла бесплатно. Или за курицу, — мягко добавила Мэри. — Вы же сами говорили, что молодки ваши хорошо несутся. Разве нельзя доктору курицей заплатить?

Нора покачала головой.

— Куры нестись стали хуже, чем прежде. И какой прок от курицы доктору, что в городе живет и яйца эти ест каждое утро, будто сам их снес? — Она вздохнула: — Священник, вот кто нужен таким, как мы, только и остается, что священник.

— Так сходить мне за священником?

Нора встала, накинула на голову платок:

— Нет. Ты давай масло сбивай, Мэри. А если уж отправляться за священником для Михяла, то кому, как не мне.

Нора спускалась по дороге, ведущей вниз, в долину. Воздух был морозным и чистым, от снега щипало босые ноги. На дороге больше никого не было. Все точно замерло, лишь грачи кружили над пустыми полями.

Небольшой беленый домик священника стоял на краю долины, там, где начинались заросли вереска, а дорога, обогнув гору, уходила в сторону Гленфлеска. После того как коренастая экономка впустила ее, Нора подождала священника, сидя в гостиной у незажженного камина. Священник завтракал. Когда он появился, Нора заметила на его сорочке след яичного желтка.

— Вдова Лихи? Как поживаете?

— Спасибо, отец. Помаленьку.

— Сочувствую вам в вашем горе. Как говорится: «Грустно стирать белье, коли нет в нем мужской рубахи».

Нора постаралась не выказать раздражения.

— Спасибо, отец.

— Ну и чем я могу вам помочь?

— Простите, что беспокою вас. Понимаю, что час такой ранний и что вы занятой человек.

Священник улыбнулся:

— Скажите, что привело вас ко мне?

— Я из-за внука. Его мать, дочь моя, умерла, и я понадеялась, что, может, вы сможете вылечить его.

— Внука вашего? Чем же он болен? — Отец Хили насупился: — Не оспой ли?

— Нет, это не оспа. И не такая это болезнь. Это хуже. Не знаю, что это.

— Вы доктора вызывали?

— У меня на это денег нет. Сейчас нет. — Нора почувствовала, что краснеет, и совсем сконфузилась. — Пришлось нанять девушку, чтоб жила у меня и помогала по хозяйству.

— Простите, вдова Лихи, но, может быть, в этом все и дело. — Голос отца Хили звучал очень ласково. — Вы наняли работницу, вместо того чтоб вызвать доктора и вылечить внука.

— Я не думаю, чтоб доктор смог его вылечить.

— И поэтому вы обратились ко мне?

— Ему нужна помощь священника. У него с головой плохо.

— А-а. Он слабоумный?

— Не знаю. Он, может, и не ребенок вовсе.

— Не ребенок? Странные вещи вы говорите! Что же в нем такого особенного?

— Он не стоит на ногах, отец. Не говорит ни слова, хотя еще два года назад говорил, как все дети. Он не спит по ночам и орет. Он не растет.

Отец Хили бросил на нее сочувственный взгляд:

— Понятно.

— А родился здоровым. Вот поэтому очень бы я была благодарна, если б зашли вы взглянуть на него. Очень прошу вас, отец… думаю, может, что с ним приключилось…

— Как это — приключилось?

Нора стиснула зубы, чтоб не дрожал подбородок.

— Люди говорят, будто подменыш он.

Отец Хили поглядел на нее исподлобья. Брови его были сдвинуты. Щеки покраснели.

— Это глупая болтовня и суеверие, вдова Лихи. Не слушайте всей этой чепухи, вы ведь женщина благоразумная.

— Отец, — торопливо заговорила Нора. — Я знаю, что многие не верят в такие вещи, но если б вы пришли и взглянули на мальчика…