Высокий хотел возразить, но на всякий случай замолчал, когда по улице проехал экипаж. Не хотел, чтобы даже посторонний прохожий, мимо шествовавший, бубнеж услышал, хотя полностью речь тут разобрать трудностно. А когда вновь стихло все, продолжил:

— Что по Витольду, этому выскочке, делать, я тебе позже скажу. Он у меня еще хлебнет сполна. Но время нужное должно прийти. Чтобы все мнение о нем сами составили, без подсказок. А я уж зерно сомнений засею.

— Хорошо. Еще приказы будут?

— Будут. Есть эльфариец, Элариэль, нос свернут у него на правый бок и глаз правый наполовину прикрыт. Сидит обычно на углу Толмачевского и Никольского переулков, значитца, и обитает рядом. Видел он, как ты козлоногого убил. Понимаешь, к чему я?

— Понимаю, нужно устранить.

— В самое ближайшее время. Прямо сейчас туда езжай, к утру чтобы в морге лежал. Как ты его найдешь, кого расспросишь и все остальное — меня не интересует.

— Ясно, — коротко ответил низкий.

— Последнее… — Высокий замялся, точно размышляя, спрашивать или нет. Но все же сказал: — Я до конца только не понимаю одного. Допустим, влезть в императорский музей — это одно, но как обнести его смог? Там же вещей вдоволь было. Сам вытащил или помог кто?

— К делу это не относится. Мой хозяин наказал исполнять все ваши распоряжения, а как — уже неважно.

— Ну-ну, — хмыкнул собеседник. — Вот потому вас, гоблинарцев, и не любит никто. Ясно никогда не выражаетесь, все себе на уме.

— Я не говорил, что гоблинарец, — возразил низкий. — Мне идти уже, светать скоро начнёт. Или еще что сказать хотите?

— Иди уже, каверзник.

Странной, чуть подпрыгивающей походкой выскочил во внутренний двор невысокий. Ночь моршанская хоть и звездная выдалась, луна вон тоже серебристым боком подсвечивает, а все же не удалось в нем ровно ничего разглядеть. Сам непонятный, человек или прочий, фигура в черное завернута, только пристальнее присматриваться начнешь, а он до угла дошел — и юрк куда-то, будто и не было его.

Если б кто чужой подслушивал, шпик затаившийся или сам Господь Бог, то ожидал бы после, чтобы высокий вышел. Ан нет. Заглянешь в пристройку — там пусто уже, только дверь вовнутрь неплотно затворена. Оно что значит? Что если и был кто здесь, то ушел через полицмейстерство. Может, и вовсе не покинул его, а до сих пор там ходит.

Только Моршан к тому равнодушен. Столица Славии спит беспробудным сном. И все равно ей, что тут заговорщики толкуют, что в полицмейстерстве человек с дурной совестью появился, что вскорости в Захожей слободе не самый честный эльфариец умрет. Безразличен ко всему Моршан, не верит чужим слезам и горестям, впрочем, как и всегда.

Глава 9, в которой появляется призрачный шанс выйти на след Черного

Крепкий табурет под орчуком скрипнул, но с его тяжелой тушей справился. Вздохнул Мих, отер пот, по шее скатывающийся, — так часто бывает, когда с улицы раскаленной в погреб земляной заходишь или ледник, — и стал за хозяином следить. Витольд Львович снова марлю к лицу поднес, но, вопреки духу (хотя вовсе и не смердит покойник, вполне ничего), близко подошел.

Элариэль лежал перед ним. Самый обычный эльфиец: руки рыхлы, ноги худы, живот по бокам растекся. Только кожа странно потемнела, но доктор (к слову, тот же, что и в прошлый раз) сказал, это оттого, дескать, что кровь свернулась. Нос и вправду, как оговорено было, направо скошен, заметно так, про глаз теперь не разобрать, оба закрыты. Слева, у сердца, прореха с застывшей темной юшкой. Но не аккуратная, как у Логофета была, а небрежная, развороченная.

— Удар нанесен сбоку, меж ребер, — точно услышал мысли Миха покойный доктор. — Могу предположить, что эльфиец спал…

Ну еще бы, хмыкнул про себя орчук, конечно, почивал, ведь в комнате съемной его и нашли.

— …но услышал преступника. Даже попытался сопротивляться, — зачем-то поднял он одну из рук мертвеца.

— Обломаны ногти, — констатировал Меркулов, поэтому заинтересованному орчуку даже не пришлось привставать, дабы рассмотреть, что там да как. — Он что-то держал?

— Нож.

— А в кулаке другом что зажато?

— Не знаю, Ваше благородие. Не смог раскрыть.

— Мих, — позвал Меркулов.

Скрипнул табурет, и орчук оказался на ногах. Вот неймется им, только хорошо пристроился. Подошел, позыркал, языком даже поцокал, взял холодный кулак в руки.

— Только аккуратнее, не сломайте, — взмолился врач.

Справился орчук, не без труда, но разжал. Сцепил кулак покойный крепко, будто там бриллиант какой был, а оказалось, тю — тряпица. Даже вздохнул от разочарования. А вот Витольд Львович оживился, даже бинт смоченный от лица оторвал. Ветошь темную взял аккуратно, пощупал, понюхал и улыбнулся, как умалишенный. Потом переменился, разговаривать стал сам с собой.

— Итак… Я лежу, с левой стороны нож, — он сжал руку. — Слышу, как кто-то залезает в комнату. Успеваю схватить незнакомца и ударить ножом, — короткий взмах, от которого даже доктор вздрогнул, — но не попадаю по нему, лишь удается полоснуть по краю плаща. Разрезаю его, небольшой клочок остается в руке, и в следующую секунду меня убивают.

— Господь с вами, нельзя такое говорить, накличете, — забормотал Мих.

Витольд Львович на это лишь рукой махнул, дескать, прекрати, и стал клочок плаща исследовать. Щупает его, щупает, того и гляди дырку протрет. Потом к доктору мертвецкому подошел, руку пожал.

— Спасибо, Альберт Карлович, мы пойдем.

Мих только удивился: когда только успел познакомиться? Вроде все время подле господина был, а имени доктора не запомнил. Но подумать не успел, в Меркулова точно дьявол вселился, ни минуты не может спокойно усидеть. Вот и сейчас: только был — а уже нет его, наружу выскочил. Неужто там интересное что? Тут и прохладнее, и не в пример тише. Нет, тянет его на пыльную улицу с раскаленным камнем. И не спросит: «Чего ж ты, Мих, мил человек, ходишь так медленно, вроде не торопишься? Не жмут ли тебе новые сапоги»? А ведь видит Господь, какие мучения орчук испытывает, каждый шаг с трудом дается, какая тут беготня…

Все ж пришлось подыматься вслед за господином. Служба есть служба, как бы тяжело она ни давалась.

Сразу дыхнул жаром и пылью разгоряченный проспект, закричали десятками голосов его обитатели, ударил в нос запах конского