ауры: просто сидели на скамейке на Софийской площади, лицом к медному гетману. Хотя, кто знает, может, и с этим местом Степу связывало что-то ему памятное.

– Нет, на кой он мне сдался?

– А я ходил. Аж в глазах зарябило от павлинов этих разряженных и болванов верноподданнических. «Твой» там тоже был.

– Тоже павлин?

– Нет, господин Столыпин ведь аскет. Просто белый китель, фуражка да «Владимир» на груди. – Степа достал было папиросы, но, оглядевшись, спрятал пачку обратно в карман, вместо этого закинул в рот спичку. Та запрыгала в такт словам: – Решили, когда и где?

«Вот оно, – понял Богров и напрягся. – Сейчас и попросит».

– Завтра вечером, в театре.

– Ишь ты, – свистнул Степа. – Туда же проход по именным приглашениям.

– Сказали, завтра пришлют.

– Знатно. А пистолет?

– Внутри, перед спектаклем.

– Какой?

– Мой браунинг.

– Он уже у них?

Богров кивнул.

– Дома запасная обойма есть?

Снова кивок.

– А уходить из театра как?

– Мотор на улице, заведенный.

– Поня-а-атно, – лениво протянул Степа.

В надвигающихся сумерках чудилось, что булавой своей позеленевший от времени Хмельницкий указывает прямо на их скамейку, стараясь привлечь чье-то внимание к заговорщикам. Вот только никого на площади уже не было, да и длинные вечерние тени надежно укрывали сидящих от любопытных глаз, буде такие за ними наблюдали бы.

– Вот что, – сказал наконец Степа, – завтра утром я к тебе зайду, приготовь одну обойму. В антракте выйдешь из театра, я тебе ее верну.

– Ты что удумал? Я не буду его убивать!

– Не ори. Будешь. Ты не о себе думай, дурачок, а о барыньке своей. Что муженек-то с ней сделает, когда узнает про ваши шашни? А не сделает он, так мы подсобим, подпортим мордашку милашке, – хохотнул было Степа, но поперхнулся, выронив изо рта спичку: Богров схватил его за лацканы пиджака, притянул к себе и засвистел прямо в лицо:

– Только попробуй, скотина, только тронь…

И тут же согнулся пополам от короткого сильного тычка в солнечное сплетение, недоговорив свои угрозы.

– Тихо, Дима, тихо, – заботливо похлопывая по спине судорожно хватающего ртом воздух Богрова, прошептал Степа. – Чего ты так переволновался-то, а? Все будет хорошо. Ты помолчи пока, послушай, а я сейчас расскажу, как все произойдет. Мы ж не звери какие. Сам рассуди: подвоха от тебя никто не ждет. Пока все будут глазами хлопать да рты разевать, ты уже на улице, там мотор. Шоффэра ссадишь, на худой конец в ногу ему пальнешь. Куда ехать, я тебе скажу. Там хоронишься, сколько нужно будет, а потом мы тебя катером вывозим из Киева и переправляем к нашим в Швейцарию. Пассия твоя к тому времени наверняка уже освободится: идиоту Кулябке убийство Столыпина не простят, это уж как пить дать. И ты спокойно дожидаешься ее на берегу Женевского озера.

– На какие шиши? – прохрипел, держась за грудь, Богров.

– Дима, Дима, ты что? Ты ж героем революции станешь. Совсем не веришь своим товарищам? Да и рыженькая твоя к тебе не с пустыми руками приедет, муженек у нее не из нищих, а в крепости ему его капиталы ни к чему будут. Ну а вообще – с милым рай и в шалаше, особенно если шалаш в Швейцарии, – снова не удержавшись, прыснул в кулак Степа. – Так что кончай причитать. До завтра.

Глава 10

КИЕВ. Утром, в 9 час., Государь Император отбыл на маневры в 45 верстах от Киева у села Копылова. По пути в пяти пунктах были сооружены арки. На 45-й версте красовалась изящная арка, выстроенная киевским уездным земством. Она изображала крестьянскую избу. Внутри избы Государя Императора встретили девочки-ученицы и крестьянки в национальных костюмах. Тут же Его Величеству представились депутации от земства, духовенства и крестьян и поднесли хлеб-соль. Депутации поблагодарили за дарованные губернии земские учреждения. Гласный[25] земства проф. В. Е. Чернов произнес приветственно-благодарственную речь. Государь сел на лошадь. Начались маневры.

Газета «Русское слово», 1 сентября 1911 года

* * *

Александр Иванович бросил последний взгляд в зеркало: мундир сидел безукоризненно, кончики рыжеватых усов воинственно торчали вверх. Сегодня предстоял длинный день, за которым должна была последовать еще более хлопотная ночь. В дверь постучали. На пороге стоял вице-директор Департамента полиции Веригин, сопровождавший в этой поездке товарища министра внутренних дел генерал-лейтенанта Павла Григорьевича Курлова.

– Александр Иванович, Кулябко уже внизу, авто вот-вот будет.

– Иду, Митрофан Николаевич, иду.

Спиридович повернул ключ в замке, и они неспешно спустились в столовую. В дальнем углу ее за столиком, щурясь от утреннего солнца, с которым не справлялись тюлевые шторы, потягивал кофе Николай Николаевич Кулябко. Не тратя время на приветственные формальности, господа офицеры расположились на свободных стульях. Но едва официант разместил на столике заказанный кофе, как дверь с шумом распахнулась и на полусогнутых ногах вбежал дежуривший на этаже жандарм, остановился возле подполковника Кулябко и что-то начал быстро говорить ему на ухо. Однако окончить свой доклад не успел, потому что в приоткрытую дверь столовой ворвался всклокоченный темноволосый молодой человек с возбужденно блестевшими глазами. Он бросился было к столику, но, увидав незнакомого офицера, стушевался и остановился в нерешительности посреди зала. Возникшая немая сцена длилась всего мгновение, а потом разом заговорили несколько голосов:

– Я же попросил вас ожидать в холле, – зычно рявкнул дежурный.

– Что за явление Христа народу? – недоуменно протянул Веригин.

– Дмитрий Григорьевич, дорогой, что стряслось? – поднялся Спиридович.

Лишь Кулябко растерянно хлопал глазами, скользя взглядом по лицам присутствующих. Очнулся он только от боли в ноге, на которую с силой наступил Спиридович.

– Митрофан Николаевич, это мой сотрудник, господин Аленский, – промямлил Кулябко, обращаясь к Веригину. – Вероятно, какие-то чрезвычайной важности сведения. Прошу нас извинить.

Он тоже встал из-за стола, подошел к стоящему столбом Богрову и за локоть вывел его из помещения.

– Извините, Митрофан Николаевич, придется вам допивать кофе в одиночестве. Не нравится мне этот ранний визит, пойду узнаю, в чем дело, – скороговоркой выпалил Спиридович и почти выбежал вслед за Кулябко и Богровым.

Нагнал их он у начала лестницы.

– Ко мне в номер, быстро!

У двери с табличкой «10» он обернулся к Кулябко:

– Николай, возвращайся к Веригину. Наплети ему что-нибудь про агентурные сведения: террористы приехали, с бомбами – да что я тебя учу. Главное, особо не пугай. А мы пока потолкуем с Дмитрием Григорьевичем, да?

Богров согласно кивнул.

– Ты что творишь, паршивец?! – грозно сдвинув брови, начал было Спиридович, захлопнув дверь, но, увидев, как по щекам Богрова текут слезы, удивленно осекся.

– Все пропало, Александр Иванович.

По мере того