Я назначил сбор у морского берега, где сейчас строился легион молодого Тирна. На берегу стояла когорта, чьи центурии ушли в море на кораблях, и несколько когорт, что ночевали в городе в полуразрушенных затхлых зданиях. Могло показаться, что ночь, которую мои бойцы провели в тесных погребах и на мокрых палубах, для многих окажется бессонной. Но, на удивление, большинство беглых рабов выглядели выспавшимися и отдохнувшими. Удалось подкрепиться – кротонцы отдали нам львиную часть своих запасов провианта. Взамен я приказал расплатиться с ними серебром из нашей казны. Я платил щедро, сверх меры. Серебро сейчас было лишь металлом, лишним грузом в пути, тогда как на эти деньги горожане могли всерьез поправить свое бедственное положение.

Разойдясь с кротонцами, я сделал беглый осмотр войска. Восставшие все еще пребывали в эйфории после событий минувшей ночи, но держались молодцом и с нетерпением ждали выступления. Минуло чуть больше часа с тех пор, как армия претора, разделенная на три части, покинула город. Нас с римлянами разделяло меньше лиги по прямой. Расстояние казалось достаточным, чтобы не отстать, но остаться незамеченными. Настораживал туман, расстелившийся вдоль горизонта, сужавший видимость. Я понимал, что туман может рассеяться, и если мы к тому моменту подойдем к войску Красса слишком близко, то окажемся в поле зрения его легионов. Не хотелось подставляться под удар кавалерии Квинкция и завязывать никому не нужный бой. Однако Красса нельзя было отпускать далеко. Я дождался, когда Кротон покинет первая волна всадников Рута, и бросил взгляд на берег, где заканчивал свое построение последний оставшийся в Кротоне легион. Возможно, Ганнику, которого так превозносили мои военачальники, понадобилось бы гораздо меньше времени на то, чтобы привести в порядок войска, но Тирн был молод. В распоряжении юного галла был легион, собранный только вчера. Галл старался изо всех сил, и уже через полчаса мы выдвинулись по следам Марка Красса. Все у молодого полководца было впереди.

* * *

Я наблюдал за своим легионом. Вновь сформированный легион Тирна включал одиннадцать когорт, каждая из которых представляла отдельно взятую народность. Надо признаться, идея с легионами, которые я набирал, смешивая три противостоящие друг другу группировки рабов, дала свои плоды. Преследуя цель сформировать легион заново, я хотел искоренить инакомыслие и отход от единой цели, которую ставил перед восставшими Спартак. По итогу в войске исчезли распри. Интерес легиона стал выше интересов отдельных народно-племенных групп. Люди, которые стояли в строю друг с другом независимо от расовой принадлежности, понимали, что в бою их объединяет дисциплина и военная выучка. Чем выше была сплоченность легиона, тем выше становился шанс солдата выжить. Мне удалось сплотить друг с другом гладиаторов из числа бывших марианских ветеранов, повстанцев, которые поддерживали идею Ганника о независимой борьбе за свободу, и повстанцев, считавших, что цель всегда оправдывает средства, а протянутая рука помощи римлянина-оппозиционера не всегда рука врага. Теперь каждая из сторон понимала, что единственно верное решение в нашем лагере принимаю я. К восставшим вернулась вера в меня как полководца и вождя. Стоило это дорого…

Красс шел очень быстро, но после событий, произошедших в Кротоне, мне казалось, что у восставших выросли крылья. Несколько раз мне даже приходилось сдерживать наш пыл. У Красса было три легиона солдат и две тысячи кавалеристов против одного моего легиона восставших. Двадцать тысяч человек! Я просил Тирна делать небольшие перевалы, понимая, что, если сражение между моим легионом и римлянами произойдет сейчас, у нас не останется не единого шанса. Галл делал все возможное, чтобы остаться незамеченным, и посылал вперед разведгруппы, которые помогали держать дистанцию. Дело оставалось за моими полководцами и за всадниками Рута, которые везли в луканские города вести о хохочущем филине. Я держал пальцы скрещенными.

Филин не к добру хохочет.

Это были кодовые слова, значение которых знали лишь четыре человека во всем Древнем Риме. Вместе с Ганником, Икрием и Тарком мы обговорили их, прежде чем разделиться у Кротона. Я выбрал три хлесткие, запоминающиеся на слух пословицы, первая буква которых обозначала бы название города. В данном случае поговорка начиналась с буквы «Ф», что обозначало Фурии. Пословица должна была оповестить моих военачальников, и прежде всего Ганника, что Красс с частью войска выбрал Фурии как следующую точку своего пути.

Попади Рут или любой из его всадников в плен, сумей римляне развязать язык кавалеристам, дознаватели услышали бы только пустой набор слов, ничего не значащих для римского слуха. Я понятия не имел, приняты ли подобные методы работы в римской армии, но знал, что пока римляне будут биться над разгадкой, они потеряют драгоценное время. Впрочем, заглядывать столь далеко вперед я не хотел и держал свой план в голове. О том, что последует за этим, не знали даже Икрий, Тарк и Ганник. Сейчас, когда я отталкивался от обстоятельств и действовал «от врага», вероятность получения желаемого конечного результата зависела от множества факторов. Все могло поменяться тысячу и один раз.

Размышляя, я вел под узду Фунтика, давая животному отдохнуть перед предстоящим броском. Крат и Галант держались неподалеку. Легион шел свободно, безо всякого строя. Впереди работала лучшая группа разведчиков из тех, кого я обучил лично, на своем примере. Возглавлял ее Драмий, начальник разведки восставших, один из тех, кто ходил со мной на стены римских укреплений на Регии, и, как мне удалось узнать позже, бывший римский легионер, незаконно обращенный в гладиаторы за промарийские взгляды. Повода для беспокойства не было. Тылы были надежно прикрыты, поэтому Тирн дал своим полевым бойцам возможность отдохнуть и насладиться свободой – тем, ради чего они взялись за оружие. Увы, многие из тех, кто шел в наших рядах, за те три года, что шла война, так и не успели почувствовать ее вкус. Я знал, насколько важно ощущение близости к цели и насколько притупляется хватка, когда цель становится зыбкой, неосязаемой. Поэтому среди восставших царило прекрасное настроение.

Вокруг тянулись просторные пастбища северной Бруттии, которым, казалось, не было конца и края из-за расстелившегося в этих землях тумана. Снег здесь почти растаял, я отстегнул поножи, и мои насквозь мокрые ноги хлюпали по щиколотку в воде. Тут и там мелькали редкие деревья, с востока в наши спины дул холодный морской ветер, будто подгоняя вперед. В такие моменты душа хотела петь, и несколько бойцов одной из манипул когорты галлов вдруг затянули песню. Четверо галлов пели на своем родном языке, поэтому я не разбирал слов. Громко, вкладывая в слова всю свою душу. В глазах галлов появился едва заметный блеск. Песню четверых галлов подхватили соплеменники из других манипул, она разнеслась над когортой. Я не поверил своим глазам, когда песню подхватили племена из других когорт. Пели невпопад, кто-то запаздывал, кто-то не знал слов, а кто-то вовсе повторял за галлами, не зная их языка. Но песнь четверых галлов, показавшаяся мне печальной, распространилась над легионом повстанцев. Когда слова песни закончились, весь легион зашелся в аплодисментах.

В глазах молодого Тирна появился задор. Он возбудился, возгордился за вверенный ему легион, который сейчас показывал сплоченность в своих рядах, и высоко вскинул подбородок. Тирну предстояло впервые повести войско в бой, когда рядом не будет плеча старших товарищей и решения придется принимать самостоятельно. Меня не покидала уверенность, что галл справится и я оставляю легион в надежных руках. Следовало сообщить галлу, что мы уходим. Я поравнялся с Тирном и коснулся его руки.