абсолютно пуста, и он был совершенно один, что при обычном способе передвижения было категорически невозможно. Получалось, что при небольшом физическом усилии он убегал от самого себя, чтобы отдохнуть от самого же себя.

Читаем у Битова: «С наслаждением вдыхал морозный воздух. Добежал по берегу Карповки до Ботанического сада и побежал вдоль ограды. И словно бы смотрел на себя со стороны, как он легко и красиво бежит… было пустынно. Было удивительно тихо, и фонари не горели. Морозец стоял небольшой, но снег поскрипывал под кедами – единственный звук, да еще шум дыхания. Было очень красиво, но Алексей уже ничего не видел, потому что тут уж сказалась его растренированность – ему стало тяжело. Сначала сбилось дыхание, потом и ноги отяжелели, стали чужими… Слюна была как клей. Где-то высоко в груди саднило и словно бы треснуло. Сердце стучало всюду».

Автор предполагал, что страдание, доставленное самому себе, есть плата за одиночество, и насколько долго ты можешь терпеть это страдание, настолько долго ты можешь оставаться один – арифметика проста. Воистину так: сначала бежишь легко, едва касаясь земли, совершаешь почти полет, обгоняя при этом самого себя – согбенного, угрюмого, страдающего недугами и корчами, стремишься вперед, но при этом, что и понятно, совершенно забываешь о том, что сам являешься источником подобного свободомыслия (насильственного по своей сути), совершенно не замечаешь, что расходуешь на это собственные же силы, которые не безграничны, особенно если ты растренирован.

Паришь.

Становишься почти невесомым.

Улыбаешься в пространство и пространству диковатой улыбкой.

Кажешь кривые зубы при этом.

А поскольку голова свободна от разного рода дум, то и недосуг попросту помыслить о том, что все конечно. И радость полета в том числе…

Дыхание учащается, начинают деревенеть икры, схватывает спину, печень и селезенку, на лице выступает пот, но надо терпеть, чтобы продлить теперь уже не сам полет, а хотя бы его подобие.

Битов усмехается через силу – Леше Монахову-то легко, он все время куда-то улетает, а вот как быть ему, автору, к ногам которого привязаны пудовые гири: обстоятельства, родственники, наконец, текст («неподвижный текст», А. Г. Битов)? И совершенно непонятно, что из этих обременений (отягощений) является наиболее неподъемным.

Мы говорим «родственники», а подразумеваем обстоятельства.

Мы помышляем о тексте, но обстоятельства вновь приходят на ум.

Мы всячески открещиваемся от обстоятельств, называем их ничтожными, но остаемся при этом под их гнетом навсегда.

Итак, поговорим об обстоятельствах, по крайней мере, начнем с них, продолжая повествовать о нашем герое.

После окончания Горного института Андрей Битов год отработал по специальности – «угодил в шахтеры на Кольском полуострове… Я работал в шахте и не мог расстаться с книгой даже во время смены и читал ее с фонариком во лбу в забое. Преодолеть текст было не легче работы в забое, но какой же восторг для тайком уже пописывающего автора».

Это было чтение «как бы вслух про себя, как бы по слогам». Это была та самая, необъяснимым образом сохранившаяся со времен детства тупость медленного чтения, где понимаешь каждое слово, где каждое слово и есть текст, и есть судьба.

Чтение под землей – образ яркий и, что характерно, не придуманный, не вымученный. Там в темноте, «во глубине сибирских руд» (кольских недр), под спудом Битов восклицает: «Не хочу писать, не могу молчать… Никакого производства! Демонстративный, даже воинствующий непрофессионализм. Вот, чем мне дорога русская литература».

Быть геологом-разведчиком непрофессионалом нельзя.

А вот быть русским писателем непрофессионалом можно и даже нужно! И действительно, кто из великих был профессионалом? Разве что Достоевский гнал погонно строку под договор с издателем!

Битов возвращается в Ленинград и убирает диплом Горного института с глаз долой, вполне возможно, прячет его в один из ящиков дедова стола и запирает на ключ.

Разумеется, это решение Андрея семья воспринимает без энтузиазма, но не драматизирует обстановку, ведь мы помним слова Ольги Алексеевны: «В нашей семье просто щадили друг друга… А если и “заносило” кого, старались удержать… осторожно, без “директив”», – и еще, «вера – основная связь людей. Себе я не позволяю никаких сомнений в тех, кого люблю. Полнота веры друг в друга приносит уверенность в самом себе».

То, что Андрея занесло, понимали все, но это было и немудрено: студенческая жизнь открыла перед ним такие горизонты, о которых раньше он не мог и мечтать, и попытка вырваться из Дома не могла не иметь своих последствий.

В декабре 1958 года Андрей Битов женился на Инге Петкевич. То есть сразу после возвращения из армии – и заканчивал ЛГИ он, соответственно, уже женатым человеком.

Что более мобилизовало Андрея и заставило все-таки получить диплом – семья-дом или обретенный социальный статус (в советское время словосочетание молодая семья, особенно если она была комсомольской, давал определенные льготы, бонусы, говоря современным языком), нам неизвестно.

Воспоминания А. М. Городницкого о том времени дают повод думать, что все же семья, Дом удержали будущего автора в рамках дозволенного (хотя бы на какое-то время).

Впрочем, занятия спортом Андрей тогда все же бросил…

Читаем у Александра Моисеевича: «Елена Кумпан: “По копейке собирали, покупали ‘Саперави. Собирались обычно либо у Нины Королевой, счастливой обладательницы отдельной квартиры на Гаванской улице Васильевского острова, либо у братьев Александра и Генриха Штейнбергов на Пушкинской улице… Посиделки эти, сопровождавшиеся весьма умеренной выпивкой и обильными дискуссиями, стихами и песнями, заканчивались далеко за полночь. С одной из них связана забавная история, имеющая отношение к Андрею. Это было, кажется, 7 ноября. За столом шло шумное веселье, и тогдашняя жена Андрея, рыжеволосая красавица Инга Петкевич (весьма, кстати, талантливый прозаик), начала танцевать на столе под одобрительные аплодисменты присутствующих. А к Нине как раз в это время пришел какой-то ее коллега, только что приехавший из Москвы… Увидев пьяную загульную компанию и женщину, пляшущую на столе, он оробел и стал сиротливо озираться вокруг. И тут он увидел единственного интеллигентного с виду очкарика Андрея Битова, который невозмутимо сидел за столом и что-то ел. Приезжий подсел к нему и доверительно спросил: “Простите, кто эта рыжая потаскуха, которая пляшет на столе?” – “Не обращайте внимания, – ответил ему Андрей, не переставая есть, – это моя жена”».

Из интервью Инги Петкевич: «Он со мной загулял, и его выгнали из института. Мы вообще хиппари были. Хотя тогда еще слова “хиппи” не было. А познакомились мы с ним вот как. Пошли с подругой ночью рвать сирень на Аптекарский, на Каменный остров, а они с приятелем учились водить машину, ночью, два идиота. А мосты развели. И мы стоим под мостом, и они