Эренбург пишет: «Не от бедности они пошли воевать, а от жадности». Всё сходится с его описанием Восточной Пруссии: в кухнях полотенца с надписями, у постелей коврики с надписями, и в ванной коврик с надписью; такое он видел у Балтийского моря, а я вижу на юге Германии.

Единственное, что здесь некрасиво, – это женщины: они со вкусом одеты и обуты, в шляпках, но фигуры, не дай Бог, – даже в Латвии женщины лучше. Недаром немцы увозили наших девушек. Вы можете конкурировать только с польками, но если вас так же красиво нарядить, вы будете вне конкуренции.

Скажите девушкам: фронтовики, кто останется в живых, здесь не женятся, а Украину прошли, и Славка Моторин, кажется, там женился.

Германия начинает плакать!

Правда, трудно их заставить плакать: слишком много у них всего. За 15 дней в одном посёлке мы не смогли съесть всех гусей и индюшек, не говоря уж о курах. Вас от снабжения фронта освободили, кажется, окончательно, теперь проживём как-нибудь на подножном корме. Прогулку по Германии проделали порядочную, и все мечты солдата о разрушении Германии рушатся. Вспоминается 41-й год, переводчик Джамбула, комиссар стрелкового полка легендарной панфиловской 7-й гвардейской дивизии, при встрече с нами (обе дивизии алма-атинские) произнес зажигательную речь и закончил тем, что пообещал немцам, что они узнают запах гари их земли. И с этими мыслями мы прошли тысячи километров, но увы – Германия не горит; да, это факт: сгореть может только один дом. Разве солдаты мечтали об этом? Все остается целым; нужны большие усилия для разрушения, и «пустыни» Калининской области неповторимы.

Я видел деревянные Великие Луки, так их сровняли с землей, я видел Митаву, выстроенную из камня, так там не укроешься от дождя. А здесь, даже у переднего края, мы живём в дому, правда, в стене дыра от снаряда – заткнули подушкой, стекла побиты – закрыли тряпками, и полный порядок.

В земле уже не живём и, вероятно, уже жить не будем, но ведь здесь и природы нет, в полном смысле этого слова, куда не глянет глаз – кругом столбы с проводами, кругом прямолинейные стрелы дорог. Что для вас дороги? Людям, живущим в городе, на одном месте, они не нужны. А для нас в течение четырёх лет самым главным были дороги. Здесь они прямые, как стрелы, без перекрестков: одна по земле, другая над ней по мосту.

Первый бой на территории Германии. Нас перебросили на маленький плацдарм на западный берег Одера. Мы имели территорию 15 километров по берегу и 4 километра от него вглубь. Вся эта площадь простреливалась немецкой артиллерией. И знаете, всё-таки прежних ощущений нет, немцы уже дрожат. После двухчасовой артподготовки началось наступление. Наша дивизия шла во втором эшелоне, то есть бой вела впереди идущая 101-я дивизия. За первые два дня продвинулись на 12 километров, это немного – 101-я дивизия слабела. В ночь на третьи сутки нас ввели в бой, рано утром полк «1024» погрузился на танки, и за один день он прошел 34 километра, взяв город Нейштадт, где соединился с 3-й танковой армией, наступавшей с севера. Этим завершилось окружение большой группировки южнее Оппельна.

Мы целый день шли по пятам за своими танками, в 12 ночи прошли станцию Рассельвиц – стоят железнодорожные составы, целые паровозы, как обычно, всё в порядке. В 2 часа ночи на станцию выскочили немецкие танки и заняли её – дорога назад захлопнулась. Мы услышали сзади непонятную стрельбу, но продолжали идти вперед. Только рано утром выяснилось, что впереди немцы, сзади немцы, тылы наши отрезаны, боеприпасов почти никаких.

Так продолжалось трое суток: мы окружили немцев, немцы окружили нас – как слоёный пирог. Начали собирать немецкое оружие и боеприпасы; выхода нет – учились стрелять из фаустпатронов, настроение с каждым днем падало. Командир дивизии для охраны поселка вызвал противотанковый дивизион, на околице стояли пушки, стрелявшие каждую ночь по немцам, которые в темноте выходили из окружения и, как бабочки на свет, лезли на наш поселок. Ночью слышали, как рявкали пушки и строчили по посёлку немецкие автоматчики. Рано утром на четвёртые сутки в поселок вошли наши «самоходки», я увидел их в окно, вышел: говорят, что станцию взяли и дорога полностью свободна. Затем приехали наши и стали выяснять, кто попал ночью под немецкие танки. Троих радистов потеряли.

Мы у подножья гор: перед нами Судеты, а за ними Чехословакия. Стоит прекрасная погода, земля просохла.

Война закончилась для нас после того, как 22 марта нам салютовала Москва.

Людей мы растеряли и, кажется, останемся сторожить эти красивые горы, на которые залезли немцы.

Немецкие дороги, которые стояли веками, все-таки не выдержали тяжести советских танков – не только асфальт, даже булыжник не терпит.

Занятно глядеть, как тяжелые танки ИС заходят в поселок и прямо по железным решеткам заборов вползают в садики, подминая под себя цветы, кустарники и деревья толщиной в 10–15 сантиметров. Танкисты выходят и под распускающимися черешнями располагаются на отдых. Кажется, летом будет конец, слабоват стал немец, легко разрывается цепочка его обороны. Кульминационные точки боев остались далеко позади в болотах у Старой Руссы и в лесах подо Ржевом.

Тасенька, вы хотели, чтобы я довоевал в Курляндии. А что я тогда мог бы рассказать, провоевав четыре года? Орлова вернётся, скажет, что всю Европу проехала, а я теперь могу сказать, что там воевал, а не ездил. Мы, конечно, все исключительно рады, что наконец покинули те проклятые Богом места. А между прочим, многим бойцам родные писали, что молят Бога, чтобы нас оставили в Латвии. Бог не послушал молитв и подарил нам маленькую радость.

Мама пишет, что у вас очень холодно, я же первую зиму не мёрз. По радио слышал, что в Горьком проходят Всесоюзные соревнования по конькам, а здесь в это время снега уже не было. Вероятно, и сейчас еще Волга стоит, а здесь – яркие солнечные дни, кругом зелёные поля. Только что катался на велосипеде: кругом поют птицы, дует теплый ветерок. Потом походил по двору и покормил голубей, которые налетают огромными стаями. Вчера ездил в полк: сколько здесь гибнет ценностей – мы разрушаем уют и роскошь, созданные веками несколькими поколениями людей.

В нашем распоряжении здесь есть всё, и ничто не имеет цены. По дорогам валяются велосипеды, мотоциклы, автомашины. Велосипеды как бы общие – едешь на одном, оставляешь около дома, выходишь, берёшь другой, который понравится. Если в полк попадешь пешком, то берёшь велосипед и обратно уже едешь.

Девушки себе такие чемоданы добра наложили, что на всю жизнь хватит. Нам теперь второй оклад марками платят, только не нужны они, разве после войны в Берлине или в Дрездене в ресторан сходим. Однажды в Кракове в магазине я набрал кучу открыток, даю свои деньги, а с меня злотые требуют – но пистолет же не покажешь?!

Пишет Миколка, что приступы тяжёлой гнетущей тоски все чаще находят на него и терзают душу. Ни работа, ни спорт, ни женщины, ни вино не могут их подавить.

В подарок вам припас хороший приёмничек, он сейчас в чемодане лежит.