бы то ни было, после боя под Смоленском соединенные русские армии продолжили отступать, и продолжилось противостояние Барклая и Багратиона. Более того, второй стал открыто обвинять первого в неспособности руководить войсками.

Позднее Барклай написал про свои отношения с князем Багратионом следующее: «Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия».

Личные разногласия Барклая и Багратиона дошли до такой степени, что это уже мешало согласованию действий их армий.

ДЭВИД ЧАНДЛЕР,

британский историк

По сути, у Багратиона «лопнуло терпение», и он, как пишет его биограф Е. В. Анисимов, «почти вышел из повиновения Барклаю».

В приступе характерной для него эмоциональности князь Багратион писал графу Ф. В. Ростопчину:

Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр может хороший по министерству, но генерал – не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества… Я, право, с ума схожу от досады.

Подобные высказывания князя Баргратиона дошли до Михаила Богдановича, и между двумя заслуженными генералами произошла безобразная сцена.

– Ты немец! – кричал князь Багратион. – Тебе все русское нипочем!

– А ты дурак, – отвечал ему Барклай, – и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским!

Биограф князя Багратиона Е. В. Анисимов по этому поводу пишет: «Это невольно вызывает горькую улыбку – ведь оба эти человека: один – прибалтийский немец, выходец из шотландского клана, а другой – потомок грузинского царского рода, в сущности, были великими русскими полководцами, искренне преданными России – своему отечеству».

Этот же историк также отмечает: «Багратион имел серьезный недостаток как полководец и человек – в какой-то момент он оказывался не в состоянии взвешенно и хладнокровно проанализировать ситуацию, в которой оказывались другие, и торопился с осуждением: он не хотел и допустить, что в своем поведении Барклай руководствуется иными мотивами, кроме трусости, бездарности, нерешительности или измены».

Безусловно, П. И. Багратион был, как отмечает историк А. Г. Тартаковский, генералом, «беспримерно удачливым на поле сражения», и при этом он «являл собой полную противоположность сдержанно-молчаливому, последовательному в достижении своих целей, осмотрительно взвешивавшему каждый свой шаг Барклаю».

Наблюдая за продолжавшейся не первый день напряженностью в отношениях двух командующих армиями, некоторые русские генералы (прежде всего, Л. Л. Беннигсен, А. П. Ермолов, М. И. Платов, Д. С. Дохтуров, И. В. Васильчиков и др.) делали все, чтобы подтолкнуть князя Багратиона к еще более решительным действиям, направленным против ненавистного многим Барклая.

Таким образом, можно говорить о том, что в армии сложился «генеральский заговор», который хоть и не выливался ни в какие организационные формы, но выражался в некоем единодушном суждении о «непригодности» Барклая и в требованиях заменить его Багратионом.

Присутствие императора в армии еще как-то их сдерживало. Но после приказа об оставлении Смоленска недовольные генералы стали поговаривать о том, чтобы силой лишить Барклая командования. Конечно же, у них хватило ума даже не пытаться сделать это, ведь подобное действие было бы равносильно покушению на власть самого императора, ибо только он имел право назначать и смещать командующих армиями.

Но оставление Смоленска вызвало огромное недовольство и во всей стране. А князь Багратион написал А. А. Аракчееву следующее полное праведного возмущения письмо, явно предназначенное для передачи императору Александру:

Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал, но ничто его не согласило. Я клянусь всей моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с пятнадцатью тысячами более тридцати пяти часов и бил их; но он не хотел остаться и четырнадцать часов. Это стыдно, и пятно армии нашей, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около четырех тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну.

Как видим, под влиянием досады и гнева князь Багратион вольно или невольно искажал действительность и представлял своим влиятельным адресатам ситуацию, прямо скажем, в превратном виде.

В ходе двухдневного боя под Смоленском русская армия едва не была окружена, а потери, по данным французских историков, оцениваются у Наполеона в 6 000–7 000 человек, у русских же – в 12 000–13 000 человек. В частности, по многочисленным воспоминаниям, в горевшем Смоленске погибло много русских раненых, эвакуированных в город ранее из разных мест. Оставшиеся же в живых были лишены медицинской помощи, так как даже на раненых французов не хватало перевязочных материалов.

Но князь Багратион вел с военным министром войну на полное уничтожение.

Вот, например, еще один отрывок из его письма графу Аракчееву:

Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя <…> Скажите, ради Бога, что нам Россия – наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно, и ругают его насмерть <…> Ох, грустно, больно, никогда мы так обижены и огорчены не были, как теперь <…> Я лучше пойду солдатом <…> воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем.

Историк С. П. Мельгунов по этому поводу пишет:

Не Барклай сделался народным героем 1812 года. Не ему, окруженному клеветой, достались победные лавры <…> А между тем он лучше всех понимал положение вещей, он предусмотрел спасительный план кампании, он твердо осуществлял его, пока был в силах, несмотря на злобные мнения вокруг <…>

Русские военачальники на первых порах слишком все пылали стремлением одерживать победы, слишком самоуверенно смотрели вперед, мало оценивая всю совокупность «неблагоприятных обстоятельств» и опасность положения. И, может быть, было бы большим несчастием для России, если бы командование перешло к пылкому и самонадеянному Багратиону, который и по чинам и по положению в армии имел все шансы сосредоточить в своих руках командование.

Барклай и Багратион были люди совершенно различного темперамента. Ужиться им было слишком трудно. Пылкость и горячность Багратиона мало подходила к уравновешенности Барклая <…>

Багратион был, несомненно, хорошим боевым генералом, человеком большого энтузиазма и личного геройства. Быть может, все это хорошие качества для полководца, но не при тех условиях и не в тот момент, в каких находилась Россия в начале кампании 1812 года. Отличаясь «умом тонким и гибким», по отзыву Ермолова, Багратион, к сожалению, не проявил этих качеств в отношении к Барклаю. Быть может, причиной