Лиза сначала сопротивлялась – не хотела уходить из своего дома. Но недолго. Все быстро поняла и оценила. Практичность в ней была всегда. А вот обязанной быть ненавидела, особенно кому? Елене, которую всегда считала немного убогой. А вот жизнь распорядилась иначе. И эти вот беспомощность и зависимость ее и угнетали больше всего. А куда деваться? Обе старались держаться достойно. Получалось не всегда. Особенно у Лизы. Но с нее сейчас спроса не было. И потом, надо же было ценить: кто еще, кроме Елены, нагреет рефлектором ванную комнату, вымоет сестру мягкой мочалкой, сшитой из старого махрового полотенца, осторожно оденет в проглаженную фланелевую пижаму и отведет в чистую, свежую, после зимнего сада, постель. А потом еще нальет густого клубничного киселя и сварит жидкую манную кашу – легкую, как для младенца.

Сестры с детства дружны не были – слишком разный темперамент, хотя разница самая позволительная для дружбы – в четыре года. Елена была старшей, немного угрюмая, необщительная, малоразговорчивая и очень правильная девочка. Почти отличница и вечная помощница по хозяйству. Мамина лучшая подружка. Внешность Елены не вызывала ни умиления, ни отрицания – выше среднего роста, широкая в спине и плечах, с крупными кистями некрасивых рук. Да и лицо – без фантазии, только волосы хороши – светло-русые, густые, слабой волной. Но кто видел их красоту? Вечный старческий пучок на затылке.

Лиза родилась проказницей, кокеткой, упрямицей и капризулей. Младшая сестра! Внешне славная, но до красавицы не дотягивала. А миловидности сколько угодно. Блондинка с конопушками на вздернутом носу. И зубы! Сама про себя говорила: «Голливуд!» Улыбалась к месту и без. Но это в юности.

У нее была своя компания, свои подружки. Сестру не звала – да та и не рвалась. Сидела у себя, что-то вязала, шила, читала. «Синий чулок», – говорила о ней Лиза с презрением, махнув рукой. Замуж она выскочила рано, в восемнадцать лет. За чудного и странного парня с мехмата. Что нашла она в этом заумном очкарике, было непонятно. Мать отмахнулась. «Вот увидишь, через год разведутся», – говорила Елене.

Не развелась, а родила через год в страшных муках дочку Ирку – там было все: и угроза выкидыша, и страшный токсикоз, и ягодичное предлежание, и ручное отделение плаценты. И все это досталось девятнадцатилетней девочке. Из роддома вышла притихшая и какая-то прибитая.

С ребенком помогали и мама, уже тяжело болевшая злокачественной гипертонией, с бесконечными каретами «скорой помощи», и, конечно, безотказная Елена. С ног сбивались все. Кроме математика. Он, казалось, не слышал ни душераздирающих криков ребенка, ни истерик Лизы, ни скандалов между женщинами. Выходил из своей каморки-кабинета (бывшая темная комната), шел в туалет, мыл руки, не глядя, съедал, что дадут, и уходил к себе. Не муж, а золото. Или наоборот. Лиза кричала, что не может жить таким кагалом, и вытрясла из матери деньги – первый взнос на кооператив. Потом, счастливая, говорила Елене: «А этот хлам (имея в виду и неухоженную старую квартиру, и ветхую мебель) оставь себе».

Через год они уехали в новый дом на Юго-Запад. Елена туда приезжала как за город. Роща, воздух, церковь, деревушка возле церкви. Приезжали с мамой навестить племянницу Ирку, тогда еще хорошенькую полноватую девочку. Лиза тут же выскакивала из квартиры. Это у нее называлось «съездить в центр, проветрить мозги».

Они кормили Ирку, гуляли с ней в роще, укладывали спать. К десяти вечера являлась Лиза. Ни «спасибо», ни «как дела?» – никаких разговоров вообще.

– Ну что, вы поехали? Мама дорогой плакала, говорила, что больше к Лизе не поедет. Елена Лизу оправдывала, дескать, засиделась одна, ей тоже не позавидуешь в этих «выселках». Приезжали домой голодные – у Лизы старались не есть, да и, честно говоря, особенно-то нечего было. Долго пили чай с колбасой и калачами на кухне и, отплакавшись, шли спать.

Лиза образования не получила – какое образование, когда в восемнадцать лет уже семья. Смеялась, что муж образован так, что хватит на пятерых. С этим не поспоришь. Елена этот брак не понимала и однажды все-таки осторожно у Лизы спросила, близкие ли они с мужем люди.

– Близкие-неблизкие, а он гений, я это знаю, – амбициозно ответила Лиза. – Он будет скоро очень крупной величиной, а это престиж, деньги, командировки, переизданные труды.

– Тебе так все это важно? – удивилась Елена.

– Да, для меня это главное. А потом он не пьет, не гуляет, а все остальное я переживу.

Что такое это «остальное», Елена спрашивать не стала, постеснялась. Лиза рвалась на работу, искала няню, но с Иркой никто долго сидеть не хотел. Уже тогда, девочкой, она становилась неуправляемой. Потом все-таки Лиза работала пару лет на кафедре в Станкине секретарем. Работой была довольна – с ней считались, да и с чужими людьми она ладила легко. Ее вообще считали почему-то человеком легким и необидчивым.

Но проблемы и болезни дочки перевесили, и она окончательно осела дома. «На хозяйстве», как говорила. Хотя дом вести не любила, готовила плохо, по необходимости, убирала нехотя. Но вот Ирку исправно мотала по кружкам, музыкам, гимнастикам, плаваниям. Та, правда, нигде долго не задерживалась. Лиза всех обвиняла, скандалила, верещала, что не смогли привить ребенку интерес. Ее стали остерегаться и связывались с ней неохотно.

Елена окончила пединститут. Биология на английском. Кому тогда была нужна биология на английском? Преподавала в школе просто биологию на русском, школу полюбила, детей тоже. Но они с ней не считались – не чувствовали в ней силу, да и предмет ее, по их мнению, был побочным, незначительным. Когда наладилась халтура, переводила статьи для научных журналов.

Мама долго и тяжело болела, но умерла в почтенном возрасте, совсем измотав безотказную Елену. Елена горевала безутешно. А Лиза на поминках сказала: «Слава Богу, все отмучились», подчеркнув почему-то это «все». Наверное, она была права, но Елена этих слов ей не простила.

Еще до смерти мамы у Елены начался бесконечный роман с редактором одного крупного научного журнала, где она брала халтуру. Это был, конечно же, женатый человек, микробиолог, книжный червь, грибник и лыжник – абсолютно родственная Елене душа. Жену он не любил (как говорил), но и не разводился из-за болезненной и слабой единственной дочки Регины. Ее очень жалел. Будучи человеком чрезвычайно порядочным, он понимал, что такое положение вещей унизительно для тонкой Елениной организации. И сначала просил подождать, пока Регина окончит школу и поступит в институт. В институте от ответственности и перенапряжения у Регины начались неврозы и срывы. Он плакал, говорил, что она несчастная, болезненная, зеленая. Елена так и называла ее – «зеленая Регина». Про себя, естественно.

А когда он в очередной, сто восьмой, раз пытался заговорить с Еленой об их совместном будущем, она его твердо остановила: оставим все как есть. Он, кажется, облегченно вздохнул. Потом вообще случилась страшная трагедия: его жене кто-то сообщил о его тринадцатилетнем романе. Она травилась, но выжила, а вот «зеленая Регина», будучи в то время сильно беременна, чего ждала почти семь лет в браке, от этих событий ребенка выкинула и больше так и не родила. Микробиолог этого не перенес – мучился после инсульта недолго, около года. Ухаживала за ним нанятая посторонняя женщина, тайно оплачиваемая Еленой. На похороны Елена, естественно, не пошла.