большие статьи на такие темы, как «Женщина во Франции», «Церковная история девятнадцатого столетия», «Будущее немецкой философии», переводы и этнография, а также биографические очерки о Мэри Уолстонкрафт, Гёте, Мильтоне, Теннисоне, Вагнере и прочих. Она знала семь иностранных языков и перевела «Этику» Спинозы, «Сущность христианства» Людвига Фейербаха и вызвавшую много споров «Жизнь Иисуса» Давида Штрауса. В 1850-е годы, когда Мэри Энн познакомилась с Джорджем Генри Льюисом, ее больше всего интересовали гуманитарные и социальные науки (главным образом идеи Огюста Конта и Герберта Спенсера). Став сожительницей Льюиса, она сопровождала его в научных экспедициях и «читала вместе с ним труды по медицине, зоологии, анатомии и морской биологии»[416].

Льюис, которого сейчас чаще вспоминают как партнера Джордж Элиот, и сам был замечательным полиматом. Он был редактором журнала The Fortnightly Review, опубликовал два романа, а также «Историю философии в биографиях» (A Biographical History of Philosophy, 1845–1846), труд по испанской драматургии, анализ философии наук Конта и биографии Робеспьера и Гёте. Затем он обратился к естественным наукам, написал исследование по морской биологии, книгу по физиологии и незаконченный трактат по психологии, «Проблемы жизни и разума» (Problems of Life and Mind, 1875), который Элиот дописала после его смерти[417]. Так сложилось, что этот высокообразованный человек никогда не учился в университете.

Интерес Элиот к естественным наукам хорошо виден в ее очерках, письмах и заметках, которые выдают ее осведомленность в геологии, биологии, физике, астрономии и анатомии. Отмечалось, что ее творчество «пропитано научными идеями и рассуждениями» настолько, что ее даже критиковали за излишнее количество научных отсылок в художественных произведениях[418]. В ее записных книжках сохранились свидетельства кропотливых исследований, которые она проводила при подготовке к написанию романов. Работая над «Мидлмарч» (Middlemarch, 1871–1872), она изучила политическую историю Англии, охватывающую несколько десятилетий перед избирательной реформой 1832 года. Для «Ромолы» (Romola, 1862–1863), героиня которой, женщина эпохи Возрождения, желала стать такой же ученой, как Кассандра Феделе (см. главу 2), Элиот собирала материал во Флоренции, Британском музее и Лондонской библиотеке[419]. Чтобы написать роман «Дэниэль Деронда» (Daniel Deronda, 1876), в котором речь идет о жизни общины лондонских евреев, она выучила иврит и стала, если верить Льюису, «столь же глубоко сведущей в еврейской истории и литературе, как любой раввин». Все помнят нелицеприятный портрет ученого Эдварда Кейсобона в «Мидлмарч», но сама писательница признавалась, что «черты Кейсобона не совсем чужды и моему собственному характеру».

Шотландку Мэри Сомервилль сравнивали с Марией Аньези (о которой шла речь выше)[420]. Она росла в маленьком шотландском городке – по ее собственным словам, написанным много позже, как «дикарка» – и была по большей части самоучкой, поскольку в ее времена женщин не допускали в британские университеты. Она изучала латынь и греческий язык, математику, астрономию, минералогию и геологию, проводила эксперименты (например, связанные с воздействием солнечных лучей) и публиковала работы в журнале Philosophical Transactions Королевского общества. Переехав в Лондон, Сомервилль познакомилась с полиматами Юнгом, Гершелем и Бэббиджем (которого она высоко ценила за «обширные познания во многих науках»)[421].

Будучи женой и матерью, Сомервилль не имела времени на систематические исследования, но сумела обратить свою ситуацию если не во благо, то хотя бы в возможность, сосредоточившись на сборе и синтезе информации и идей. Как она писала позднее, ее жизнь изменилась, когда ей предложили перевести «Трактат о небесной механике» (Traité de Mécanique céleste, 1798–1825) Пьер-Симона Лапласа. Из очерка, который она написала в качестве предисловия к этому изданию, впоследствии вырос ее главный труд – «Взаимосвязь физических наук» (On the Connection of the Physical Sciences, 1834). Эта книга, написанная простым и доступным для широкой публики языком, представляет собой прекрасный пример того, что полиматам удается лучше всего, – умение видеть всю картину целиком и улавливать взаимосвязи, которые упускают специалисты. Сомервилль также опубликовала популярный учебник по физической географии. Ее работу хвалил не только Уэвелл, но и Александр фон Гумбольдт, который ценил ее способность прослеживать взаимосвязи[422].

Ученые-естествоиспытатели

В то время, когда Джордж Элиот и Мэри Сомервилль изучали естественные науки, в оборот постепенно входил сам термин scientist («ученый-естествоиспытатель»), придуманный полиматом Уильямом Уэвеллом в 30-е годы XIX века. Это была первая ласточка грядущего раскола между двумя культурами, как их назовут спустя столетие: естественно-научной и гуманитарной[423]. Однако в те времена ученые, заслужившие репутацию естественников (зачастую сразу в нескольких дисциплинах), были также частью гуманитарной культуры, порой обогащая ее своими достижениями.

Во Франции, например, Антуан Курно начинал с механики, потом обратился к математике, применив ее к экономическим явлениям в передовой работе по политической экономии, и закончил свою карьеру в качестве философа, автора трактата об основах познания. Он также проявлял живой интерес к астрономии. Жорж Кювье был ведущей фигурой в таких смежных областях, как зоология, сравнительная анатомия, палеонтология и геология, но писал и об истории науки. Его друг, коллега, соперник и оппонент Этьенн Жоффруа Сент-Илер работал в первых трех дисциплинах, а также активно занимался экспериментальной эмбриологией[424].

Немецкие естествоиспытатели

В качестве примеров немецких полиматов-естествоиспытателей этого периода упоминания заслуживают Рудольф Вирхов, Герман фон Гельмгольц и Эрнст Геккель. Вирхов активно занимался политикой, работал врачом, патологоанатомом и биологом, а также изучал этнологию и первобытную археологию. Он утверждал, что «медицина – это социальная наука, а политика – не что иное, как медицина в крупном масштабе»[425]. К политике он относился серьезно, принимал участие в революции 1848 года, а позднее стал депутатом от либеральной партии и оппонентом Бисмарка, характеризовавшего его следующим образом: «[Он] по-любительски вышел из своей сферы и вторгся в мою»[426]. Помимо вклада в естественные науки, в основном в области теории и патологии клеток (он объяснил происхождение раковых опухолей и описал лейкемию), Вирхов изучал физическую антропологию и возглавлял работы по исследованию волос и цвета кожи и глаз у почти семи миллионов немецких школьников, в результате чего пришел к заключению, что теория арийской расы не соответствовала реальности. Вирхов был редактором журнала по этнологии и писал о Гёте как о естествоиспытателе. Он также поддерживал раскопки Трои, проводившиеся предпринимателем Генрихом Шлиманом, и вел свои собственные археологические исследования в Померании (в те времена для проведения раскопок было не обязательно состоять в археологической организации)[427].

Гельмгольца называли «универсальным гением» и «последним ученым, чьи труды, в традиции Лейбница, охватывали все науки, а также искусства и философию»[428]. Обычно лаконичный «Словарь научных биографий» отмечает его вклад в «энергетику, акустику, физиологическую акустику, физиологическую оптику, эпистемологию, гидродинамику, электродинамику»[429]. В юности Гельмгольц очень увлекался физикой, но последовал совету отца и занялся медициной. В Берлинском университете он изучал химию, математику и философию. Гельмгольц получил должность профессора анатомии и физиологии сначала в Боннском университете, а затем в Гейдельберге, где работал в области физиологии зрения и слуха. Вернувшись к своему первому увлечению, он переехал в Берлин в качестве профессора физики. Гельмгольца особенно интересовали восприятие искусства и теория музыки. Он читал лекции студентам-искусствоведам и переписывался со специалистами по древней и новейшей истории – Теодором Моммзеном и Генрихом фон Трейчке. Как и Вирхов, Гельмгольц писал о Гёте и науке[430].

Ученик Вирхова Эрнст Геккель принадлежал к следующему поколению ученых. Он занимался анатомией, зоологией и экологией (дав название этой дисциплине), а также писал работы по философии науки. Его интересовала проблема единства наук; он основал Лигу немецких монистов (Deutsche Monistenbund), чтобы расширить ряды единомышленников и предложить современникам светскую религию. Геккель также был художником (он сам иллюстрировал свои книги) и атлетом, причем получил приз за прыжки в длину. Таким образом, он стал первым отличившимся в области спорта полиматом после окончания эпохи Возрождения – времен Леона Баттисты Альберти, Рудольфа Агриколы и Джеймса Криктона. Он любил путешествия, в том числе горные восхождения. Идеалом для Геккеля, что логично, был Александр фон Гумбольдт.

Пример Гумбольдта также вдохновлял американского полимата Джорджа Марша. Марш работал в качестве юриста, был