— Я обещал Неждану вытащить его и сдержу обещание, — отозвался Лютобор, разминая мышцы.

— Вопрос, какой ценой! — покачал седой головой дядька Нежиловец.

— Я что, должен был в самом деле отдать побратима в руки палачей? — русс резко повернулся. — Я там побывал и никому такого не пожелаю!

— Ох, не стоило мне в Корьдно приходить! — виновато вздохнул Неждан.

— Стоило! — похлопал его по плечу Хельги. — Получилось все, правда, совсем не так, как я задумал. Но, может, оно и к лучшему!

— И все-таки выходить сегодня на поле следовало не тебе!

— Какая разница, — беспечно махнул рукой Хельги. — Я Ратьшу однажды о землю уже ринул и с удовольствием сделаю это еще раз.

Уже когда он собирался шагнуть на поле, к нему подошел русский князь.

— Не забудь, что ты мне еще нужен для дел с печенегами, — напомнил он воеводе. — Да и пиво к твоей свадьбе уже почти готово.

Ох, зря он о свадьбе заговорил! Спокойное, решительное лицо воеводы помрачнело. Он обернулся туда, где стояла его невеста.

Новгородская боярышня глянула на него взглядом богини из Критского дворца, а вернее, Богородицы из храма в Ираклионе. Девушка шагнула вперед, но внезапно остановилась, словно наткнувшись на незримую преграду. С усилием подняв тонкую руку, она сложила персты иконописным жестом и трижды перекрестила жениха, благословляя его.

Пока Хельги выслушивал наставления и предостережения товарищей, Ратьша прохаживался вдоль щитов, скинув парчовый плащ. Вздымая руки в приветственном жесте, он красовался перед собравшимися, словно норовистый конь в княжеском выезде, встряхивая длинной пепельной гривой и играя мышцами холеного, тренированного тела. Корьдненские бояре громогласно выражали ему поддержку, а лица их жен и дочерей, вне зависимости от возраста, расцветали глуповатыми умильно-восторженными улыбками.

Хельги появился на поле, сопровождаемый приветствиями рядовичей и ритмичными ударами мечей о щиты: так своего бойца поддерживали руссы. Он тоже скинул меховой плащ, и по толпе пронесся единый ошеломленный вздох: неужто человек способен столько выстрадать. Даже Неждан, лучше других ведавший, что и прежде кожа побратима напоминала пергамент, побывавший в руках летописца, на миг зажмурился, представив себе, как все это выглядело несколько месяцев назад, и пообещал, что отомстит за побратима хазарам, даже если для этого придется пересечь границу миров.

Ратьша нервно сглотнул. Похоже, его тоже пробрало. Любимец судьбы, сам он еще не получил ни единой раны. Впрочем, впечатления об увиденном он высказал в обычной пренебрежительной манере:

— А ты уверен, что не рассыплешься при первом же ударе? — нагло разглядывая Хельги, поинтересовался он. — Выглядишь, словно усмарь тебя из свиных хвостов сшил да соломой набил.

— Не трать слов попусту, княжич! Этот островок в прилив заливает водой, а место в лодке всего одно! — невозмутимо отозвался русс, намекая на северный обычай испрашивать суда богов без свидетелей, верша единоборство на одном из безлюдных каменистых островов. — Или, может быть, ты медлишь потому, что испугался?

Вместо ответа Ратьша гневно сверкнул глазами и внезапно прыгнул вперед, прочертив мечом в воздухе красивую ослепительную молнию. Менее искусного противника этот выпад мог сразить наповал. Хельги же спокойно отодвинулся в сторону, поправив на груди нательный крест, и вновь встал в оборону.

— Если кто и покинет этот остров, — делая новый выпад, пообещал Ратьша, — то это будешь явно не ты.

— Смотря как покинуть, — парировал русс.

Они сшиблись и принялись ожесточенно и молчаливо рубиться, отвечая выпадом на выпад и ударом на удар, не давая друг другу пощады и не надеясь на нее. Они не слышали воодушевленного рева толпы, не видели лиц, озаренных ужасом и восторгом, ненавистью и надеждой, словно в самом деле находились на полузатопленном острове в последний миг мира, когда по небу уже несется сумрачной тенью гигантский волк Фенрир, предвестник Рагнарека, и трубят ангелы Апокалипсиса.

Действительно, ставки в этом поединке были слишком высоки. Здесь, на утоптанном до каменной твердости снегу, на мерзлой земле решалась не только участь Неждана-гридня, но вершились судьбы народов. Пытаясь переиграть тот прежний поединок, противники, словно вещие летописцы, за неимением бересты или пергамента, писали остриями мечей прямо на своде предвечернего неба саму историю, и бессмертные Боги читали их письмена. Время застыло над полем, и песок часов вечности сверкающим звездным инеем выпал на рога небесной лосихи. А за пределом узорчатых щитов в бешеной воронке крутились года и века, когда день похож на другой, а поколение сменяет иное в неостановимом круге жизни. Нынче круг разомкнулся, и куда дальше потечет время: повернет ли оно вспять или двинется вперед, решалось здесь и сейчас.

Недаром кусал бледные губы князь Ждамир, и хмурил тяжелые брови, поводя могучими плечами, грозный Святослав, и вытирали испарину со лбов то русские воеводы, то корьдненские бояре попеременно. И рядовичи, прежде меча в руках не державшие, то выпрямляли согбенные спины, предвкушая большой поход и гордую воинскую участь, то снова никли, придавленные извечной тяжестью боярского гнета.

А единоборцы кружились по полю, точно в ритуальном танце. Неистовый Мстиславич, прекрасный и жуткий, как снежный буран, в пепельном ореоле летящих по ветру роскошных волос, и упорный русс, похожий на закаленный клинок, прошедший жестокое горнило борьбы, боли и ненависти. И Ратьшина клокочущая ярость выплескивалась на небеса черными снеговыми тучами, и киноварью вечерней зари горела правда Лютобора, омытая его кровью.

Хотя Неждан пропустил тот памятный поединок, о котором в земле вятичей толковали все лето и осень, он представлял его себе так отчетливо, будто воочию видел, ибо слишком хорошо знал, на что способны Дедославский княжич и Хельги Хельгисон. Товарищи тогда сказывали, что не успели толком разобрать, с какой стороны русский воевода подобрался, какой прием применил, а лучший боец княжества вятичей уже оказался простертым на земле. Неждан охотно им верил. Сколько раз он сам пытался копировать знаменитую повадку побратима, бесконечно отрабатывая и закрепляя то, что удавалось углядеть и перенять. И лишь затем, чтобы в новой дружеской сшибке потерпеть очередное поражение, и это притом, что никто другой ни в родной земле, ни за морем не мог его одолеть.

Нынче для Лютобора слишком многое изменилось. И являвшееся прежде естественным, как само дыхание, сейчас приходилось завоевывать и возвращать пядь за пядью, преодолевая усталость и боль. Мстиславич это, конечно, тоже видел, и на его красивом лице играла недобрая, холодная ухмылка. Смирив свою обычную горячность, вместо того, чтобы одним броском завершить дело, он медленно, но неотвратимо наступал, точно голодный волк, преследующий раненого лося. Не предпринимая никаких решительных шагов, но и не позволяя противнику самому атаковать, он просто ждал, когда русса покинут силы,