Поначалу все шло прекрасно: помост установили вблизи центральной ложи, и Филипп видел искаженное личико Амедеи и пил ее страх, смакуя каждую каплю. Его маленькая ведьма, прекрасная магичка, источник чистых чувств. Белые одежды делали ее похожей на невесту, но теперь ему, конечно, нельзя на ней жениться. Но она и так вся его: от кончиков шелковистых волос, пряди которых так приятно пропускать между пальцами, до маленьких мизинчиков на ногах.

Он уже предвкушал, как придет к ней в спальню после горячих игр, и слижет соленые слезы с ее щек, а потом сделает ей немножечко больно… Или очень – как пойдет.

Но потом появился варвар, и в ее груди запылало совсем другое чувство, от которого Филиппа теперь крутило как от несварения. Полная противоположность страху. Амедея нестерпимо сияла, и это была любовь, яркая точно солнце.

Филипп толкнул дверь, и та, распахнувшись, ударила о стену. Амедея вздрогнула и, встав со стула, повернулась к нему.

– Пшли вон, – приказал он сквозь сжатые зубы, и служанки убежали тихо как мышки. Кто-то даже догадался прикрыть за собой дверь.

Амедея упрямо вскинула голову. Не боится. Голубые глаза воинственно сверкают, тонкие пальчики сжаты в кулаки, как будто она сейчас на арене. В каком-то смысле так и есть, вот только у нее нет шансов победить. Как и у ее дракона.

Белое платье лежало на кровати, измаранное грязью и кровью, и Филипп чувствовал себя так, как будто это его испачкали. Он быстро подошел к Амедее и, размахнувшись, влепил ей пощечину. Она вскрикнула, упала на кровать, прямо на грязное платье. Но, поднявшись и вытерев кровь с разбитой губы, вновь посмотрела на него с гневом и вызовом, и без капли страха.

Она пожалеет об этом. Они оба, вместе с драконом.

Филипп принялся расстегивать рубашку, и голубые глаза Амедеи расширились. Она судорожно оглядела комнату в поисках хоть чего-нибудь, подходящего для защиты.

Ни ваз, ни тяжелых шкатулок, ни острых гребней – он позаботился об этом лично.

Аккуратно повесив рубашку на спинку стула, Филипп шагнул к кровати, и к чувствам Амедеи добавилось нечто еще. Снова не страх. Любопытство. Вместо того, чтобы убегать, она вдруг подалась к нему.

– Что это? – спросила, разглядывая его грудь.

Филипп невольно скосил глаза вниз. Она что, видит?

Амедея подошла ближе.

– Это магия? – она вдруг прикоснулась кончиками пальцев к его груди, провела по строкам, впитавшимся глубоко в кожу.

Нахмурившись, Филипп завел руку для удара снова, но Амедея обхватила его запястье.

– Подожди, – требовательно произнесла она. – Когда это сделали с тобой? В детстве? Усиление жизни, руна силы, а вот здесь я не разберу…

– Моя мать была неспособна дать жизнь ребенку, – ответил он неожиданно для себя самого. – Два моих брата умерли сразу после рождения. Отцу был нужен наследник, и когда родился я, он позвал мага…

Амедея прикрыла глаза, как будто прислушиваясь к чему-то, а Филипп склонил голову и втянул ее аромат. Служанки переодели ее в чистое платье, но от Амедеи еще пахло ареной. Ему нравился этот запах – кровь, смерть и песок.

– Твоя мать умерла довольно быстро, да? – спросила она.

– Через полгода после моего рождения, – подтвердил он.

Она была плохой матерью. Хорошая добровольно бы отдала жизнь за ребенка. Отец, смеясь, рассказывал, что в конце ее приходилось привязывать к стулу, ведь она пыталась задушить свое дитя. Вместе с молоком матери Филипп впитал не любовь, а страх.

Он выдернул руку и оттолкнул Амедею прочь.

– Я могу попробовать все исправить, – вдруг предложила она.

– Что исправить? – искренне удивился Филипп.

– Руны старые, и, наверное, будет больно, – торопливо пояснила Амедея. – Тот маг ошибся или не подумал… Руна жизни замкнута на смерть, но можно переписать по-другому.

Отец говорил, что заплатил магу сундук золота, а Амедея смеет утверждать, что что-то не так? Филипп чувствовал свою силу в виде бесплотных щупалец. Вот одно коснулось тонкой шеи, но отпрянуло, будто обжегшись. Все эта ее любовь, будь она проклята. Не оставила места страху.

– Раздевайся, – приказал он.

Амедея вскинула на него свои голубые глаза.

– Геррах убьет тебя, – сказала она вдруг, и Филипп рассмеялся.

– Ты такая глупая, – с жалостью произнес он, потянувшись к ее разбитой губе, которая заметно опухла.

Амедея отшатнулась и загородилась стулом, как хищный зверек, загнанный в угол и готовящийся дать отпор. Совсем не то, что ему нужно.

– Это я убью его, Амедея, – сказал Филипп. – Не своими руками, конечно, но это сделаю я. Твой дракон сдохнет на арене горячих игр. Его разорвут на куски, пропитают кровью песок, а ты будешь смотреть, как он корчится и страдает, и умирает у твоих ног.

Они оба будут играть по его правилам. Он все сумеет повернуть в свою пользу. Можно было бы убить Герраха прямо сейчас, пока он сидит в казармах, но это не интересно. Да и Жокфор вместе со своей тупой рыжей коровой жаждут зрелищ. Они будут разочарованы, если дракон, так ярко проявивший себя в мясорубке, просто исчезнет.

Нет, Филипп убьет его на глазах у всех. На глазах у Амедеи. Если она не боится за себя, то уж за него точно будет.

– Раздевайся!

Его голос сорвался на крик, и Амедея слегка побледнела.

– Я… У меня женские дни, – стыдливо призналась она, опустив глаза.

Филипп брезгливо поморщился, глянул на белое платье, измаранное кровью, а потом просто ушел. Всему свое время. Он умеет ждать. Он подождет еще.

***

Когда за Филиппом захлопнулась дверь, я кинулась к ней и налепила чешуйку с рунами, чтобы никто больше не вошел. Выдохнув, подошла к зеркалу. Щека горела, а губа опухла и кровила, но мне было даже немного жаль Филиппа. Он не виноват в том, что с ним сделали в детстве.

Отец, желая защитить сына, вплел в него магию. Филипп научился получать силы из эмоций других людей. По сути все мы иногда подпитываемся ими: восхищением, уважением, дружбой или любовью. Если бы слегка подправить руны…

Но я не была уверена, что у меня получится. С Геррахом я всего лишь восстанавливала то, что было раньше. Я подталкивала плетение, и оно продолжалось само. В Филиппе мне пришлось бы менять его суть. Руны стали его частью, а главное – он