Гримуар Гонория – магический трактат, по слухам, написанный загадочным Гонорием Фивом, могущественным чародеем, пятьсот лет назад ставшим римским понтификом Гонорием III. Феона не раз слышал об этом бесовском сочинении, но наяву видел его впервые. Знающие люди говорили, будто в книге утверждалось, что христианская церковь придумана дьяволом с целью отвратить людей от ценностей магии, которая в своих проявлениях способна решать бесконечное множество вопросов от спасения души до простой поимки воров и поиска сокровищ. Говорили, что в ней содержится много наставлений о том, как правильно колдовать и призывать демонов, а также выполнять иные магические деяния. Утверждали также, что «хозяин» гримуара за свою жизнь мог изготовить не более трех списков для передачи достойным, а ежели таковых не было, то унести их с собою в могилу, иначе большие несчастья могли пасть на голову тех, кто по незнанию попытался бы овладеть содержащимися в трактате секретами, ибо по заверениям, сделанным в книге, нечестивец не в силах овладеть магическим искусством, потому что духи против воли могут покориться только человеку с чистой душой.

– Интересно, зачем духовному лицу держать у себя такую опасную книгу, даже не открывая ее? Половина страниц слиплись от времени!

Феона в задумчивости листал пожелтевшие страницы, оставаясь равнодушным к загадочным знакам и магическим пентаклям, изображенным на них. Закончив с книгой, он отложил ее в сторону и принялся изучать сам ларец. Первое, что бросалось в глаза, – расстояние от дна до верхнего края ларца составляло едва ли две трети от высоты внешней стенки. Было очевидно, что сундучок имел двойное дно, но найти механизм, позволявший вскрыть его без применения грубой силы, Феона долго не мог. Он перепробовал все возможные способы, о которых знал или догадывался, заново осмотрел каждый вершок ларца и конторки, но все напрасно. Потайной ящик никак не хотел открываться.

Феона прервал безрезультатный поиск. Закрыл глаза. Глубоко вздохнул и начал заново. Первым делом он проверил замок и тут заметил, что механизм, несмотря на кажущуюся простоту, представлял из себя значительно более хитрое устройство. Крышка ларца открывалась двойным оборотом ключа против часовой стрелки, а закрывалась в обратную сторону. Ничего сложного в этом не было, но, если попробовать повернуть замок по часовой стрелке и только потом опустить крышку ларца, тут же срабатывало скрытое приспособление, резко выталкивающее наружу небольшой потайной ящик, за которым находился второй, точно такой же, отделенный от первого только тонкой перегородкой.

В первом ящике лежали какие-то писцовые выписи и жалованные грамоты, не имеющие прямого отношения к делу и поэтому не заинтересовавшие отца Феону, зато во втором ящике оказалось прелюбопытное письмо, чтение которого с первых строк увлекло монаха с головой. А написано в письме было следующее:

«Милостивый мой государь, отче Варлааме! Здравствуй о Господе Боге с приятными твоими на многа лета. Егда узнали мы в Великой Мясоед[70], что по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всея России указу послан ты допрашивать о здоровье бывшей царевой невесты Марии Хлоповой, то, считая тебя мужем возвышенным, богоревнивым и государю нашему до смерти верным, упредить хотим. Стало нам известно, что отставной стрелец Федька Григорьев, что жил на Рожественой улице на монастыре у Николы Божедомского, на третьей неделе Великого поста говорил, сторожил де он Хлопову в ссылке в Тобольске городе и подслушал, как оная девица похвалялась, будто умеет килы[71] привязывать для приворота мужей благородных. Оное исполняла она не единожды. А килы присаживала так: давала пить в питье траву: имя той травы – вопь, ростет при болоте; и как давала испить, тот человек начинал воровать с ней блудом. А как ей с тем мужем воровать более не хотелось, то отсадить килу была у нее другая трава – малюк; и как давала испить ее, то киловатый человек сразу тужить по ней переставал и все забывал будто и не было ничего! Милостивый государь наш царь и великий князь Михаил Федорович навету не поверил и повелел Федьку Григорьева на пытках жечь огнем три раза после чего сослать в Сибирский город на Тару. Однако есть еще люди, которые готовы сказать за собою государево великое дело о том, что царь опоен травой приворотной, но боятся страшной мести нечестивой ведьмы. Теперь, отче, ты понимаешь, что блудницу допустить до царского престола николи невозможно, ибо будет нам всем худо от того и государству нашему полное разорение наступит.

При сем желаю тебе государю моему от Господа Бога здравия и всех благ!»

Письмо не было подписано, но Феона и без подписи понял, чья рука незримо стояла за небольшим листком, написанным мелким женским почерком. Теперь в предложенной ему головоломке многое, ранее непонятное, стало складываться в единое целое.

Монах еще раз осмотрелся вокруг, соображая, что могло ускользнуть от его взгляда. Никаких новых мыслей не возникло, значит, пора было уходить. Проходя мимо аналоя, монах скорее из простого любопытства, нежели по промыслу Божьему взял в руки псалтырь и раскрыл на первой попавшейся странице. Это был 68 псалом Давида. «За тех, кто переменится». Псалом оказался заложен небольшим синодиком[72], бегло пробежав который, Феона замер как вкопанный. Это был странный синодик, где в графе «За здравие» не было ни одного имени, зато в графе «За упокой» их было сразу восемь. Все имена были женские. Первые три из них, в той же последовательности, не давали покоя его памяти вот уже четырнадцать лет. Акулина, Серафима и Ольга. Первые три из восьми!

Глава двадцать третья

Лета 7115-го. Июня в 10 день[73] главный судья Старого Земского двора Григорий Федорович Образцов ни свет ни заря уже сидел в приказной избе за большим дубовым столом, накрытым плотным зеленым сукном, и с тревогой на лице перебирал воеводские отписки и донесения с мест. Беспокойство его было обоснованным. Смутное время наступило. Раздор, мятеж и крамола разрывали на части недавно еще крепкое тело державы русской, оставленной пресекшимся родом Даниловичей[74] если не в благоденствии, то в добром здравии.

Но так только казалось. Два года прошло, как москвичи с восторгом встречали названного Димитрия[75], венчав его на царство, а год спустя прирезали заодно со всеми приехавшими с ним поляками. Но смута от того не утихла. Взамен одного убитого самозванца появились десятки новых. Города и целые уезды отказывались подчиняться центральным властям, переходя на сторону проходимцев, имевших наглость и силу объявлять себя наследниками престола или их военными представителями.

Налоги и подати собирались туго. Держава несла большие убытки, а кругом шла война, которая забирала и без того невеликие средства опустошенной казны. И как всегда во времена народного брожения, когда власть не могла обеспечить людям привычный уклад, города наполнились всякого рода лихими людьми, которым закон не писан. Образцов крепкой рукой еще держал порядок в Москве, но каждый день количество пьяных драк, грабежей, разбоев, воровства и распутства неуклонно увеличивалось. Решеточные приказчики[76] докладывали о том, что разбойные ватаги, не сильно таясь, по ночам нападали на вооруженных сторожей и разбирали уличные рогатки. Что дальше, одному Богу было ведомо.