Андропов отложил на несколько месяцев ряд судебных процессов над диссидентами, например по делу Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга. Их арест весной 1967 года вызвал очень много протестов, и к судебным процессам следовало, по мнению Андропова, лучше подготовиться. Не отложили, однако, судебный процесс по делу Владимира Буковского и Виктора Хаустова, приговоренных к трем годам лишения свободы за организацию одной из манифестаций на площади Пушкина. Если в Москве традиционным местом собраний и манифестаций стал памятник Пушкину, то в Киеве многочисленные манифестации происходили ежегодно у памятника Тарасу Шевченко — 22 мая, в годовщину перенесения праха поэта из России, где он умер, на его родину в украинский город Канев на Днепре. Эти манифестации разгонялись как «националистические», а часть организаторов подвергалась аресту и судебному преследованию. Особенно крупные репрессии обрушились на украинскую интеллигенцию в мае 1965 года, но и в мае 1967 года несколько участников «шевченковской» манифестации были арестованы, часть из замеченных на демонстрации людей уволена с работы. Арестовали и львовского журналиста Вячеслава Черновила, который собрал сборник документов о репрессиях на Украине и распространил его под названием «Горе от ума» с именем составителя на обложке. Судебный процесс по делу В. Черновила происходил во Львове осенью 1967 года. Черновил выступал тогда как демократ и социалист. В своем последнем слове на суде он говорил: «Когда победила революция и началось строительство государства нового типа, Ленин постоянно требовал, чтобы как можно больше граждан принимали участие в руководстве государством и обществом, и в этом он видел единственную гарантию успешного развития социализма. "Социализм, — говорил Ленин, — не может вести меньшинство — партия. Его могут вести десятки миллионов, когда они научатся это делать сами". Я попытался действовать в соответствии с этими ленинскими указаниями — и о результатах этой попытки вы мне сейчас сообщите». Львовский суд сообщил Черновилу и участникам процесса, что Черновил осуждается на три года лишения свободы.

Андропов рекомендовал изменить некоторые формы и методы борьбы с политической оппозицией. В записке, направленной 3 июля 1967 года в ЦК КПСС, ссылаясь на наращивание подрывных действий реакционных сил, он отмечал, что наши враги делают ставку «на создание антисоветских подпольных групп, разжигание националистических тенденций, оживление реакционной деятельности церковников и сектантов… Под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма, чем могут пользоваться не только заведомо антисоветские элементы, но также политические болтуны и демагоги, толкая таких людей на политически вредные действия». В этой связи Андропов предлагал создать как в Центре, так и на местах самостоятельные управления или отделы КГБ и возложить на них задачи «организации контрразведывательной работы по борьбе с акциями идеологической диверсии на территории страны»[84]. Политбюро одобрило предложение Андропова, и уже к концу июля сформировалось новое управление КГБ. Начальником стал недавний секретарь Ставропольского крайкома КПСС А. Ф. Кадашев. Одним из его заместителей назначен кадровый контрразведчик Филипп Бобков. Через два года Бобков возглавил Пятое управление и руководил им в течение многих лет.

Понятие «идеологическая диверсия» с трудом поддается или не поддается вообще однозначному определению. В советской юридической литературе и в комментариях к Уголовному кодексу РСФСР можно было прочесть следующее: «Идеологическая диверсия — это такие способы воздействия на сознание и чувства людей, которые направлены на подрыв, компрометирование и ослабление влияния коммунистической идеологии, на ослабление или раскол революционного и национально-освободительного движения и социалистического строя и осуществляются с использованием клеветнических, фальсифицированных или тенденциозно подобранных материалов как легальными, так и нелегальными путями с целью причинения идеологического ущерба»[85]. Мы видим, что все эти рассуждения и комментарии тесно связаны с характером советского общества 1960-х годов, которое можно определить как авторитарно-идеологическое, но отнюдь не демократическое.

Среди первых дел, которые приняло в свое ведение Пятое управление КГБ, оказались и дела Александра Солженицына и Андрея Сахарова.

В начале мая 1967 года завершалась подготовка к очередному, Четвертому всесоюзному съезду писателей, который должен был открываться 18 мая. Солженицын обратился к съезду с большим письмом, которое с помощью друзей было разослано 15–16 мая по 250 писательским адресам. Около 30 копий отправили в редакции различных газет и журналов. Каждое из этих писем Солженицын подписал собственноручно, и практически все делегаты съезда в день его открытия знали текст письма Солженицына, ставшего одним из главных событий в общественной и культурной жизни страны весной 1967 года, так как самиздат размножил его сразу же в тысячах копий. Уже 17 мая, за два дня до отставки, В. Семичастный направил в ЦК КПСС информацию о письме и его фотокопию. Дальнейшее наблюдение за деятельностью писателя, который впервые открыто выступил в качестве диссидента, перешло в руки Андропова. Хотя известность Солженицына была уже велика, мало кто знал подробности его личной и творческой биографии. Составлением обширной справки «О Солженицыне А. И.» пришлось заняться Пятому управлению КГБ. В этом документе, распространенном летом 1967 года среди работников ЦК КПСС, говорилось о семье и родителях писателя, его службе в армии, аресте в 1945 году, о местах заключения, а также о реабилитации и работе учителем математики в Рязани.

К лету 1967 года относится и первый разговор Ю. В. Андропова с академиком А. Д. Сахаровым. Занимая высокие должности в мире секретной науки, Сахаров имел право пользоваться услугами особой правительственной связи и разговаривать без посредников с любым из министров. Его первый разговор с Андроповым состоялся летом 1967 года, вскоре после назначения того на пост Председателя КГБ. Речь шла о судьбе Юлия Даниэля. Вот как пишет об этом сам Сахаров: «В июне или июле 1967 года мне по просьбе М. А. Леонтовича передали конверт, в котором было письмо Ларисы Богораз — жены находившегося тогда в Мордовских лагерях Юлия Даниэля — о тяжелом положении ее мужа, с просьбой помочь, и статья, нечто вроде художественного репортажа о ее поездке к мужу в лагерь. Я как раз собирался улетать на объект и взял письмо с собой. Приехав на объект, я из своего кабинета по ВЧ позвонил Андропову. Сказал, что получил письмо, в котором сообщается о тяжелом положении Даниэля, просил его вмешаться и принять меры. Андропов сказал, что он получил уже 18 сигналов на ту же тему, что он проверит эти сообщения, а меня очень просит прислать подлинник полученного мной письма. Я спросил — зачем? Он ответил — ради коллекции. Я, однако, сделал вид, что не понял его слов о подлиннике и, перепечатав полученное письмо, послал Андропову копию. Через полтора месяца на московскую квартиру мне позвонил заместитель Генерального прокурора Маляров… и сказал, что тов. Андропов поручил ему проверить сообщение о Даниэле. Он осуществил эту проверку. В настоящее время мне нет оснований беспокоиться об этом деле, так как к 50-й годовщине Октябрьской революции будет широкая амнистия и Даниэль, так же как и Синявский, будет освобожден»[86]. Это обещание не было выполнено. Подготовленный правоохранительными органами Указ об амнистии существенно изменили на заседании Политбюро. В новом варианте документ уже не предусматривал амнистию политических заключенных.