«Но я не делал этого, сэр».

«Все так говорят. Даже когда ловишь их на месте преступления, они все равно говорят, что ни при чем. Ты можешь позволить себе адвоката? Понимаю… В таком случае у тебя будет назначенный. Ну, не Джонни Коккран, если ты понимаешь, о чем я. Джек, дай-ка угадаю. Ты вышел из себя, так? Сигарету? Так это и бывает… Она, наверное, сказала что-то обидное, и ты завелся. Я тебя понимаю. Я ведь тоже мужик. Эти бабы знают, как довести нашего брата…»

Следующие два часа я отмывался от крови, скреб кожу на руках, потом обыскал всю квартиру. Хотел найти дневники Хэйла. Перерыл все ее вещи: белье, фаллоимитаторы, косметику, парики. В кошельке нашел водительские права на имя Маргарет Лукас: рост пять футов шесть дюймов, глаза карие. На фото была она, это точно. Она, наверное, сменила имя, когда переехала в Штаты. Это имя назвала старушка с третьего этажа. Дневники Хэйла я не нашел и решил, что она их уничтожила.

Не помню, что делал следующие несколько часов, но в какой-то момент заметил, что пепельница на кофейном столике переполнена, а сигарет почти не осталось. Было уже темно, за окном моросил дождь. Я просидел там весь день, всего в двух шагах от ее мертвого тела.

Я снял вещи, которые сушились на веревке в ванной. Оделся. У меня было такое чувство, будто я завис под потолком и смотрю на все происходящее сверху и вижу каждую деталь, четко, до боли в глазах, как будто через огромную лупу. Пятно на стене и японская роза в горшке; татуировка – красное сердечко на бритом лобке; прожженная сигаретой дырка в диване; одинокая зеленая туфля у закрытой двери на балкон. Я, как шмель, завис под потолком и шевелю усиками над странной незнакомой планетой.

Парень, который сидит посреди комнаты, больше не я. Он какой-то тип, которого я вроде где-то видел. И мертвая женщина на полу – не Симона, она проститутка средних лет, с которой я никогда прежде не встречался. Парень влип и скоро станет главным подозреваемым в убийстве, но меня лично это не касается. Даже парижская история постепенно, по кускам, как декорации после шоу, исчезает из моей памяти. Я далек от всего этого, и ничто не имеет значения.

Вот влипший в неприятности парень идет в ванную, включает свет, тщательно бреется станком с двойным лезвием, которое находит на полке под зеркалом. Потом берет из сумочки мертвой женщины сотовый телефон, включает, звонит в полицию и вкратце сообщает о том, что случилось. Ждет возле окна. Бледный и сосредоточенный, курит одну сигарету за другой. Проходит примерно пять минут, он слышит вой сирен вдалеке, потом видит приближающиеся бело-синие проблесковые маячки.

Идет к двери. Открывает и выходит за порог. Отступает на шаг в сторону и одновременно кладет руки на голову. Первый коп совсем молодой, с пшеничными усами, высокий и худой, как велосипед.

Он наставляет пистолет на парня и орет:

– Полиция, руки вверх, живо! Держи руки так, чтобы я их видел! На колени, на пол, быстро! Не двигаться! Даже не думай!

Парень становится на колени.

– Тело в ванной, – говорит он и ложится на пол.

Я чувствую, какое облегчение он испытывает, когда молодой коп убирает пистолет в кобуру и надевает на него наручники. Полицейские – их теперь пять или шесть – плюс два врача «скорой» заходят в квартиру, включают свет, приступают к работе, то и дело бурчат что-то в закрепленные на плече рации. Со стороны они похожи на сине-зеленых муравьев. Я понимаю, что скоро они уведут парня и посадят его в свою машину, а потом уложат тело мертвой женщины в пластиковый мешок и отвезут в морг, где она наконец воссоединится с Абрахамом Хэйлом. Но я останусь в этой квартире еще на какое-то время. Тихий и неподвижный, внимательно изучаю все детали, на которые не обращал внимания прежде. Я как шмель, который сейчас в поисках укрытия медленно подбирается по потолку к люстре.

Дневник Джека Бертранда (5)

Доктор Ларри Уокер, главный психиатр, был похож на ученика начальной школы, который только что решил очень сложную задачу, и теперь ему не терпится поделиться этим с учителем. Он аккуратно разложил на столе все свои предыдущие записи, только магнитофона в этот раз не было.

Я облокотился на подоконник и посмотрел за затянутое металлической сеткой окно. Смотреть, в общем-то, было не на что. Выбеленная лучами утреннего солнца плитка больничного двора, бетонные блоки и стены с колючей проволокой поверху, которые окружают больничные корпуса, как установленный на великана капкан. Я не раз изучал эту картину во время наших бесед с Уокером.

В кабинете недавно сделали ремонт, и запах краски и белил еще не успел выветриться. Обстановка была скромная: напротив двери стол, за которым он сидел, пока мы разговаривали; пара полок с толстыми книгами; кожаный диван и два одинаковых кресла – у всех ножки привинчены к полу. На стенах рисунки, карандашные и в красках, по всей вероятности, выполнены пациентами клиники. Большинство – мрачные, совершенно безлюдные пейзажи или абстракции из бессмысленных пятен.

– Доктор, я могу вас кое о чем спросить?

– Да, пожалуйста.

– Вы слышали, что сегодня утром один пациент напал на медсестру, которая пыталась его кормить, и откусил ей ухо?

– Да, увы, это факт.

– И вы действительно считаете, что меня следует содержать в подобном месте? Я ведь не псих, это очевидно.

– Мы здесь не пользуемся таким определением.

– Называйте, как вам угодно.

– Джек, вас поместили в нашу клинику, основываясь на заключении трех экспертов и решении суда. Я не вправе оценивать это решение, и это не является моей целью. Уверен, вы это понимаете.

– Но если наши беседы ничего не меняют, почему вы тратите на меня свое время?

– Потому что хочу узнать, зачем вы сделали то, что сделали.

У меня возникло такое ощущение, что мы перестаем понимать друг друга. Последние несколько недель я, похоже, тщетно пытался объяснить ему, что, возможно, мало что сам о себе знаю и о том, почему оказался в этой клинике. Кто может с уверенностью сказать, что все про себя знает? Но я хотя бы ничего не скрывал и был с ним совершенно искренним.

– Пожалуйста, выслушайте меня внимательно, – сказал Уокер.

– Конечно, док, я всегда внимательно вас слушаю.

– Джек, я перечитал все, что вы рассказывали мне в последние два месяца. Все до последнего слова. Меня заинтересовали некоторые моменты, и я теперь хотел бы их прояснить. Джек, где вы родились и выросли?

– В Лонг-Бранче, округ Монмут, Нью-Джерси. Это вниз по побережью. Я думал, вы в курсе. Это должно быть в моем деле.

– Верно, но вы ни в письменных показаниях, ни во время наших бесед никогда не упоминали ни о своем родном городе, ни о родителях. Вам никто не звонил, и вы никому не звонили. У вас есть братья или сестры?

– Нет, я единственный ребенок в семье.