— Как я теперь пойду в ванну, ведь из пальца кровь течет!

Мать вздохнула, растерянно покачала головой, пожала плечами и сказала:

— Господи! Кровь из пальца идет! Ну, давай перевяжу.

— Ладно, только накину что-нибудь.

— Что там стряслось? — услышал Олев, уже натягивая брюки, голос отца, доносившийся, кажется, из прихожей.

— Да нет, ничего, — раздался в ответ голос матери.

— Вот видишь! — сказал отец. — Я же тебе говорил… Вечно выдумываешь всякие ужасы… Пойду поставлю машину на место!

В комнате мать, возможно, раздраженная спокойствием отца, снова разволновалась.

— Почему ты собрался в ванну в такое неурочное время? — спросила она.

— Отчего же неурочное?

— Ну, среди ночи.

— Ах вот что, — сказал Олев. — Я подумал, что скорее засну после ванны…

— Заснешь? — удивилась мать. — А чем ты до сих пор занимался, что еще не спишь?

— Да так, гости были, только что ушли.

Мать молча перевязывала палец, но Олев чувствовал, что она настороже.

— Какие гости? — как бы между прочим спросила мать.

— Да свои… ребята…

— Олев, — сказала вдруг мать, уронив руки, — Олев!

Она заговорила быстро, будто стыдясь своих слов, зная, что Олеву ее слова неприятны:

— Мы ведь никогда ничего тебе не запрещали, гуляй со своими девушками — ведь и эта Сирье довольно милая, отцу она даже очень нравится… только не… только не с этими старухами!

— С какими старухами? — спросил Олев, искренне изумляясь. — С какими старухами?! — Он сокрушенно покачал головой: только мать могла додуматься до такого! — Ты думаешь, если б здесь была женщина, то она ушла бы среди ночи? Я же сказал: играли в бридж, пили кофе. Все было нормально. Даже пустых бутылок нет — можешь проверить! Даже пива не пили! Ты думаешь, какая-нибудь женщина согласится без бутылки?.. И вообще, почему ты так рано вернулась?

— Ах, я не знаю, — тихо ответила мать и махнула рукой, — гости уехали… Олев, сынок! — вдруг воскликнула она и залилась слезами.

Олев стиснул зубы, лицо его стало непроницаемей гипсовой маски: опять предстояла одна из тех сцен, которые он презирал больше всего на свете.

Но вопреки всем ожиданиям мать взяла себя в руки. Она убрала ножницы в коробку.

— Ну, иди теперь в ванну, — сказала она, коснувшись губами лба Олева.

Это было так неожиданно, необычно, так непохоже на ее ревнивые эгоистичные ласки, вызывавшие у Олева отвращение; это вышло так просто, словно мать благословила его…

Олев еще и в ванной не мог прийти в себя, он ошеломленно провел пальцем по лбу; затем закрыл дверь на крючок, снова разделся, сел на край ванны. И устало рассмеялся про себя.

СИРЬЕ села в трамвай у кинотеатра «Форум», ей не хотелось плестись пешком по давно надоевшему маршруту от института до дома: мимо универмага, по кишащей людьми улице Виру, через подземный переход к Балтийскому вокзалу… В трамвае было тепло. Радиаторы под сиденьями согревали ноги. Сирье села к окну; как волна набегал и спадал людской поток — одни входили, другие выходили, а ее место было похоже на тихую заводь в излучине большой реки. Рядом с ней уселся грузный мужчина с багровым лицом и тоненькой папкой в руках. На голове у него была маленькая тирольская шляпа; напротив него устроилась полная хмурая женщина с обвисшими бледными щеками, в ядовито-зеленом платке. Они как бы образовали защитную дамбу перед ее заводью. Сирье было жаль разрушать эту дамбу, и когда подошла ее остановка — Балтийский вокзал, — она поехала дальше. Ведь она может сойти и на любой другой остановке и поехать назад: не все ли равно, вернется она домой со стороны Ласнамяэ или со стороны Копли, важно лишь то, что в любом случае ей приходится возвращаться назад.

Остановки сменялись быстро. Как-то незаметно разрушилась и дамба перед ней; вагон опустел и, наконец, пустой и неуютный, обогнув небольшую, засаженную елями лужайку, снова начал постепенно наполняться людьми.

День был сумрачный; становилось все темнее. В окна хлестал дождь пополам со снегом. Снова проплыли мимо облетевшие каштаны, небольшая грязно-розовая булочная, затем перед глазами побежал серый дощатый забор. Он все бежал, бежал…

— Долго он будет здесь стоять? — услышала Сирье за собой ворчливый голос.

Только теперь она заметила: забор не кончается потому, что трамвай стоит у железнодорожного переезда. Через некоторое время проехал пыхтящий паровоз. В его иссиня-черном боку виднелся проем, из которого выглядывала розовая физиономия машиниста. Затем опять поплыли дома, заборы, деревья. У Балтийского вокзала возникла сутолока — здесь сменялись почти все пассажиры вагона. Сирье тоже чуть было не сошла, но тут вспомнила, что непременно должна повидать подругу, которая работает в обувном магазине на улице Виру. Она поехала дальше, и ей вдруг стало казаться, что трамвай тянется от остановки к остановке нестерпимо медленно.

Сирье быстро пошла по улице Виру. Мокрый снег залеплял глаза. Люди обгоняли ее, неслись навстречу; весело было мчаться прямо на них, а затем, в последнюю секунду, уклоняться в сторону, лавировать, подобно велосипедисту среди огромных самосвалов. Вишневое пальто, как плащ тореадора, металось из стороны в сторону, время от времени исчезая в дверях магазинов — старые покосившиеся каменные дома стояли здесь, тесно прижавшись друг к другу, в каждом из них на первом этаже был магазин, откуда на улицу струилось тепло — людской поток не давал дверям закрываться.

Вдруг Сирье ощутила на себе чей-то взгляд, почувствовала, что идет прямо навстречу ему, точно завороженный кролик, на которого пал выбор неизвестного чудовища; ноги ступали неуверенно, будто потеряв опору. Сирье подняла голову и очутилась лицом к лицу с Олевом.

«Не гляди на меня так», — хотелось ей сказать Олеву, но тот уже и не смотрел на нее так.

Казалось, Олев и сам смущен. Он напоминал большого пса, который не знает, то ли ему зарычать, то ли обрадованно завилять хвостом. Сирье не удержалась от улыбки. У Олева тоже приподнялся правый уголок рта.

— Привет, — буркнул Олев хрипловатым голосом.

— Привет, — беззвучно, одними губами выдохнула Сирье.

— Ты куда? — спросил Олев.

— Так просто, — ответила Сирье кашлянув, — гуляю.

Олев как будто весь ушел в свои мысли. Сирье уже решила, что Олев позабыл о ней и думает о своих делах и что ей, наверно, лучше потихоньку тронуться дальше, как вдруг Олев сказал:

— Ладно, я провожу тебя.

Он обнял Сирье за плечи и повел ее вперед, с той же естественной уверенностью, как еще в сентябре — точно между ними ничего и не произошло. Окна магазинов сияли огнями; с бархатисто-черного неба падал искрящийся белый снег; до Сирье вдруг дошло, что это первый снег.

— Хочешь, зайдем