И Саше вдругстало так жутко, жарко, страшно, будто призвали его на торжественное какое-то,великое дело, а он тут все мешкает, все медлит, все сомневается, крепко держасьза поручень и прижимая лоб к ледяному стеклу. Страстная жажда подвигов охватилаего, сладость предвкушаемых унижений, ликование от собственного видимогопоражения вскружила голову, и ему захотелось вдруг, чтобы тут же, немедленноокружили его плотным кольцом мучители — и понесли бы его, и оплевывали, и дажебили, а он бы посмотрел на них с кроткою, счастливой улыбкой, повторяя:«Господи, прости им! Ибо не ведают, что творят!»

— Знаете, —Ирина оживленно рассказывала симпатичным попутчикам, — мы едем сейчас из такогоудивительного заповедного места! — Она слишком долго молчала в машине, чтобысейчас удержаться от соблазна завязать непринужденный и изящный разговор. — Ядаже везу оттуда кое-какие заметки. Это совершенно неисследованный таинственныймир. Там есть и одержимые демонами, которые кричат страшными звериными голосамии несут всякую галиматью, а есть и очень тонкие люди, способные оценить икрасоту, и искусство, и, между прочим, никакие не ортодоксы, не иезуиты, —спорщики, ерники, — словом, совершенно дивные собеседники! Они могут быть исветскими, и обходительными, могут и поиронизировать над отпущенной им в этоммире ролью... Кстати, я могу прочитать кое-что из моих путевых заметок.

Она раскрылатетрадь.

— Вот,например: «Инвалид детства, пренебрегнутый родительским попечением, моется вбане, которая, возможно, не без злого умысла желающих избавиться от негородителей, загорается. Больной мальчик (гермафродит) видит в возбужденномвоображении образ Девы Марии, выводящей его из пламени. И потому является кродителям как бы воскресший. Те замирают в мистическом ужасе».

Реставраторывосторженно кивали и улыбались. Потом сбегали в вагон-ресторан за новымшампанским, пили за Иринин литературный талант, ум, красоту, взяли телефон,обещали приехать с корзиной цветов и ведром коньяка, и Ирина уснула, упоеннаяжизнью, крепко сжимая в руке цепочку креста, подаренного старцем Иеронимом.

Ей сниласьчепуха и всякая всячина — важный кособокий Лёнюшка с полковничьими погонами;Лиля Брик со светлыми, длинными, падающими на лицо волосами, которые она то идело отбрасывала движением головы и жеманно говорила: «Не хучу!»; какие-толошади, лошади, которые мчались по зимним полям табунами. А потом неожиданногрянул туш. Пошел белый снег, и на него стали выходить монахи в черном. Онивыстраивались, как на параде, и, наконец, сомкнувши ряды, стали поздравлять иблагодарить Ирину за то, что у них теперь все так хорошо, так чудесноустроилось и им разрешили наконец-то жениться на таких вот тонких,всепонимающих и очаровательных женщинах.

1988