Оставшись один, Бестужев рассеянно прошелся по своему просторному кабинету, открывая дверцы полупустых шкафов. Еще накануне он отправил обоз с наиболее значимыми документами в свое имение, находящееся в Можайском уезде. Он еще не знал, что в селе с довольно звучным названием Горюново (Горетово) ему придется провести несколько долгих лет без права выезда за его пределы.

Наконец он достал из тайника несколько листов гербовой бумаги и развернул их. Сверху было написано «Манифест о восшествии на престол императора Петра Федоровича». И далее перечислялись все регалии будущего монарха и его права, списанные с прежних указов, издававшихся при смене государей. Но на втором листе значилось черным по белому: «Соправительница императора его законная супруга Екатерина Алексеевна» и также расписывались ее права нахождения на престоле.

Именно об этом незадолго до Рождества он пытался сообщить жене наследника, но им помешали довести дело до конца. По планам Бестужева, ныне правящая императрица должна была проникнуться его идеей о равенстве положений, которые займут супруги на престоле, чего не наблюдалось со времен правления малолетних Петра и Ивана при наблюдении за ними царевны Софьи. Роль наблюдателя Алексей Петрович скромно отводил лично себе, полагая, что лучше, чем кто-либо другой, сумеет направлять российский корабль в бурных политических водах, по которому с разным успехом плыла уже несколько последних десятилетий Россия, все глубже входя в состав европейских государств.

Чтобы по-настоящему осуществлять власть наблюдательную, в другой грамоте он просил для себя замещения нескольких должностей: начальство над коллегией Иностранных дел, Военной и Адмиралтейской (Морской). При таком раскладе сил он мог быть спокоен за свое будущее. И российские подданные, как он считал, тоже могли спать спокойно, не опасаясь вторжения чужеземцев. У Бестужева в руках были все властные ниточки, а уж дергать за них он умел, и делал это с необыкновенным искусством.

И, возможно, подписали бы тот и другой документ, если не при жизни нынешней императрицы, то после ее смерти. Канцлер был великий кукловод, умело оставаясь в тени. Если бы не очередной нелепый случай, произошедший с Марфой Егоровной Шуваловой. Явившись по зову императрицы, она, увидев привезенные кем-то из послов засахаренные фрукты, набросилась на них, словно никогда сладостей в рот не брала. Елизавета Петровна с брезгливостью смотрела на подругу свою, ожидая, когда та насытится, чтобы можно было поговорить о своих заботах. Наконец Марфа Егоровна поглотила все, до чего могла дотянуться, и, блаженно улыбаясь, начала сообщать императрице свежие столичные новости. Но не прошло и нескольких минут, как лицо ее перекосило, и она, подхватив юбки, ринулась в сторону ближайшей дамской комнаты.

Время от времени в дамскую комнату входили невидимые ей дамы. Но вот зашли две степенные, судя по тяжелой поступи, дамы, которые между делом вели меж собой светскую беседу.

– И что же это, наследница, если план Бестужева, правильно его зовут Бесстыжим, сработает, займет то же положение, что и государь император? – спрашивала одна другую с нотками возмущения в басовитом голосе.

– А я этому пройдохе никогда не верила. Мне тятенька рассказывал, как князь Меншиков после смерти императора все должности занял и никому ходу не давал. Чего ж тут удивляться? У нас в отечестве и не такое случается, – отвечала ей вторая дама с более тонким и даже писклявым голоском, донельзя знакомым Марфе Егоровне, но она никак не могла вспомнить, кому он принадлежал.

– Он только и ждет, когда государыня Богу душу отдаст. Она одна ему отпор смеет дать, а всех других застращал до смерти, что все о них знает, на каждого у него какая-то писулька особая есть…

– С заговорами, что ли? Не зря говорят, что он колдун и чернокнижник.

– Там такие заговоры, что, узнай кто, головы тем людям не сносить, а уж постов своих точно лишатся.

Марфе Егоровне стало любопытно, кто это ведет столь откровенные беседы, и она слегка подвинула ширму, прикрывавшую ее от посторонних глаз. При этом ширма предательски заскрипела, дамы взвизгнули и мигом скрылись, оставив Шувалову в полном одиночестве.

Она торопливо привела себя в порядок и помчалась обратно в спальню Елизаветы Петровны, где все ей и выложила. Та словно ждала подобного известия, велела позвать начальника караула и узнать, кто в это время из лиц женского пола находился во дворце. Сама же она вскочила с диванчика, где обычно устраивалась полулежа, и принялась торопливо ходить по спальне, сжав плотно губы. В такие минуты, как многие замечали, она становилась неуловимо похожа на своего покойного батюшку, и те, кто находился рядом, старались под любым предлогом скрыться подальше от дворца.

Вскоре явился начальник караула и заявил, что лиц женского пола, кроме прислуги и горничных, не обнаружено. Можно посмотреть журнал записей посетителей, но он на ночь заперт, и откроют его только утром.

– Черт-те что делается, – скрипнула зубами императрица, хотя она ближе к ночи врага рода человеческого старалась не поминать. – Сам виноват, допрыгался попка наш…

– Кто допрыгался? – не поняла Шувалова.

– Завтра о том узнаешь, – холодно ответила ей императрица и удалилась в другую комнату, даже не поблагодарив за столь ценные сведения и не попрощавшись.

Обиженная Марфа Егоровна отправилась в плохом расположении духа домой, где накричала на мужа, что в государстве у них нет никакого порядка и происходит непонятно что.

А на другой день, к обеду, ей сообщили потрясающее известие: канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин отставлен от всех должностей и отправлен в ссылку навечно в свое собственное сельцо где-то за Можаем.

– Вот там пусть и пишет свои кляузы! – победным тоном заявила Марфа Егоровна, которая не любила Бестужева, как, впрочем, и всех, кто стоял у власти и имел влияние на императрицу.

А едва закончилась зима, пришло известие о скоропостижной кончине генерал-фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина. Ходили слухи, что ему было объявлено о полном его оправдании и освобождении и он, не перенеся радостного известия, тут же умер на руках у доставившего приказ фельдъегеря. Марфа Егоровна, забыв о недавней размолвке с графиней, оделась во все черное, велела найти свежих цветов и поехала с соболезнованиями к Аграфене Леонтьевне.

В армии, находящейся в Прусском походе, узнали о том лишь к середине лета, когда она готовилась к очередному кровопролитному сражению при Цорндорфе.

1

Прибыв в Кенигсберг, Мирович далеко не сразу распрощался с Ушаковым. Тот не желал вылазить из саней, пока не найдет свою часть, и требовал везти его то в один, то в другой конец города. Наконец он вроде как встретил кого-то из своих сослуживцев и сухо попрощался с Василием:

– Ну, как сам обустроишься, найдешь меня. Может, в картишки перебросимся. Ты не разучился туза от валета отличать?

– Зайду, – пообещал Василий и незаметно подтолкнул Сашку, чтобы тот трогался.