В лифте от фонаря нажал седьмой этаж. Цифра семь считалась счастливой у предков. Хрен его знает почему. У них еще цифра тринадцать была несчастливой — по той же причине. На седьмом этаже коридор разбегался в три стороны. Наугад решил пойти по левому рукаву.

Коридор, да. Точно — плосковремие. И это Госпром, передовая контора государства! Я думал, тут невероятно продвинутые люди вкупе с новейшей цифровой техникой оперативно и четко решают сложнейшие задачи, но каково же было разочарование мое, когда я шел по обрюзгшему офису, встречая снулых пожилых сотрудников с бумажками, бумажками, бумажками в руках, и даже от кабинетных дверей по обе стороны коридора веяло безнадегой. Через метров триста был небольшой холл. Возле кулера стояли три скучнейшие, отвратительно одетые тетушки, которые громко обсуждали вкус печенья. Я пристроился рядом, попивая холодную воду из пластикового стаканчика, и пытался встретится взглядом с одной из женщин, показавшейся мне более-менее коммуникабельной. Госпромовские тетки не спешили на рабочие места, с кондитерского диспута они перешли к сериальным спорам, потом к роликам Корифеев. Слушаю их. Замшелый позитив. Ошеломительный примитив. И вот они — они! — формируют настроения общества? Немудрено, что у нас в каждой мысли отсылки к прошлому. Да я и сам — предки, да предки, а что если покойный Пашка прав? Если ничего особенного предки не создали, и были в массе своей — как он сказал? — дураки и консервы, тогда, прошу прощения, дерьмово дело. А вы говорите, англосаксы! Кто говорит? Я говорю.

— Извините пожалуйста, — сказал я, когда зацепился взглядом за женщину. — А где приемная Ермеса Тамерлановича? Забыл.

— На пятидесятом этаже, — ответили мне.

— В левом крыле, — добавили.

— Две тысячи двадцатый кабинет, — завершили тетки Госпрома, надежда наша и опора, любимая власть, непоколебимая в веках.

В левом крыле царила та же прострация, сдобренная густым запахом свежего кофе. На пятидесятом этаже попадались симпатичные девушки. Особенно сразила одна — бритая наголо ледянка с немыслимо красивыми глазами сочного хвойного цвета. Я наткнулся ей на спину, когда шел по коридору, листая сообщения в телефоне. Она гимнастски обернулась. Попросил прощения, получив в ответ лысый кивок в знак того, что извинения приняты. Потом я шел вслед за этой девушкой, любуясь ее фигурой, которую несколько портила то ли спортивная, то ли армейская мускулистость.

Шагал я за ней, шагал и очень удивился, когда бритоголовая решительно вошла в двустворчатые двери, за табличку, светившую золотыми буквами «Олимбаев Е.Т. Заместитель председателя Правления». Именно так — Заместитель и Правление с большой буквы, председатель с маленькой. Вот значит где берлога Ермеса. Понятно. И тут я всех виртуозно объебал! Прошел мимо двери, а потом по коридору быстрее и быстрее, вырвался на запущенную, не используемую лестницу, спустился на этаж вниз, вернулся к лифту, уехал на первый и смылся из «Шпиля», только меня и видели.

Потом стоял, курил на другом конце площади и ругал себя последними словами. Трусость, паника, паралич воли, нерешительность, инфантилизм идиотский — за вот это. А приперся-то! Сыщик, ё-моё, герой, а от дверей, которые искал, зайцем ускакал… В это время другой «я» шептал, как из-под одеяла: «Ничего, разведку провел, в следующий раз можно сразу зайти к Ермесу… лучше в конце рабочего дня, чтоб народу не было, сейчас там валом, еще лебуха эта… завтра — точно, стопудово…». И еще одна откоряка — мне некогда, так как надо забрать свою ласточку. Машина стоит возле «Айсберга», значит еще зайти к Анне, поблагодарить за мольберт. «Да-да, — согласился внутренний голос, — мы вообще-то художник, а не опер отмороженный, нам и пугнуться позволительно. Мы к Ермесу завтра зайдем. Подготовимся морально и зайдем».

Написал Анне, заказал такси (не на площадь, а на прилегающую улицу). Анна ответила, что встретит. В такси пахло чебуреками. Жрать захотелось. Попросил остановку возле кафешки, где купил хот-дог с двумя кетчупами и майонезом. Одним словом, мандец: лучший мой костюм теперь не лучший. Да и не костюм. Пиджак использовать как спецовку для грязных работ.

Анна сказала: «Нужно срочно замочить в холодной. Саша-Саша, какой ты у меня неловкий». Она ждала возле моей теслы. Нимфы в этот раз я в Анне не увидел, образ отключен. К ней «Весна» Генриетты Рае подходила, не на сто процентов — на шестьдесят. А ведь, в самом деле, весна! Мы и не замечаем.

— Подарок твой получил, — говорю. — Роскошно! Спасибо большое.

— Рисуй. Ты пиши. Ты главное пиши, не откладывай — сказала Анна, беря меня под руку. — Видишь, жизнь как… надо успевать.

Тут я подумал, что не только Блейк или Кулес, а любой засранец, мало-мальски воспитанный, привез бы Анне ответный презент. Хотел произнести извинение-обещание, но вместо этого:

— Ань, а мы куда?

— Увидишь.

Мы влюбленной парочкой шли не ко входу в главный корпус, а к вспомогательной пятиэтажке. Такие пристройки обычно обозначены буквами конца алфавита. Здесь не было охраны за пружинной дверью, лифтов тоже не было. По тесной лестнице поднялись на второй этаж и вошли в квартиру-студию, которую я бы описал словом «удрочище». В единственной комнате обнаружилась знакомая мебель — кресло и диван из той, томной обстановки.

— Располагайся, — с усмешкой предложила Анна. — Здесь теперь живу.

— Как это?

— Решением домкома. Переселена.

— Но…

— За связь с недружественным домом. С тобой, то есть. Снимай пиджак, я застираю.

— Не надо, — воспротивился я. — В химчистку лучше. Зачем ты будешь?

— Не беспокойся. Мне в радость. Снимай.

Анна унесла в ванную пиджак мой, я огляделся — да уж, тесновато. И окна выходят на стену. Потом сидели на диване, пили кофе (я цедил через сигарету, здесь можно курить), и Анна рассказала, что переезда можно было избежать, подписав какой-то мощный документ, грозящий чуть ли не смертной казнью, но она сказала старшей по подъезду, что общается с кем хочет, когда хочет и где угодно. Еще спросила у старшей: а не до фига ли у вас вражеских человейников, и вообще, с какого перепуга полгорода домов стали вдруг врагами? Ну и все. Моментально принесли постановление домкома, сразу же и приставы пришли, вещи перекинули сюда.

— Пустяки это, — снова усмехнулась Анна. — Самое системное в другом. Федор. Ты помнишь, я обещала найти его?