Срабатывает рация. Машина сбила пешехода. Жертва без сознания, откликаются машины 7 и 12. Я знаю, что наши планеты вот-вот столкнутся.

Мы слушаем рацию. В приемном покое начинается суета. На связь выходит скорая. Все плохо. Жертва — маленький ребенок. Девочка. Она в критическом состоянии. Машина на полной скорости ехала по школьной зоне. Думаю, что жизнь снова непоправимо изменилась из-за короткого звонка смартфона.

Звонит телефон. Сквозь треск и помехи я разбираю только одно — дрожь в голосе парамедика.

— Время прибытия две минуты, — говорит он. — Сильные повреждения лица, травма груди, возможно, повреждение легкого. Капельница установлена, эндотрахеальная трубка пациентке не введена.

Рация смолкает. Я делаю глубокий вдох. Моя задача — избавиться от всех эмоций, чтобы мы могли подготовиться. Я превращаюсь в человеческую черную дыру. Мы не можем позволить себе чувствовать. Ребенок умирает. Чувства придут позже. А сейчас нужно сосредоточиться. Нужно двигаться. Чувствовать нельзя — иначе мы потеряем концентрацию и не справимся.

Я говорю спокойно, по-деловому, словно речь о починке сломанного компьютера — нужны лишь запчасти, и все будет в порядке. Часть А подойдет к части В, а та соединится с частью С.

И ничего больше.

Голос мой звучит уверенно и ровно — даже я сам это чувствую. Я говорю так убедительно, что сам начинаю в это верить. Но внутри я ощущаю холодный ужас. Именно ужас.

Мысленно я вижу, как проявляются лица на старой двери девятой палаты. Они смотрят на нас, наблюдают, оценивают. Я стараюсь не обращать на них внимания. Я готовлюсь к неизбежному — мне снова предстоит увидеть, как жизнь обрывается у меня на глазах.

Мы готовим вторую смотровую. Бегают люди. Раздаются громкие голоса. Готовятся трубки, препараты и приборы. Одна из сестер раздает ярко-желтые халаты и голубые перчатки — словно пули и каски перед боем.

Все знают свои роли. Техники готовят мониторы и каталку. Сестры перебирают препараты и раскладывают в ряд шприцы с растворами. Они готовы ко всему, что вот-вот произойдет в приемном покое. Приходит священник с Библией. Я держусь в стороне, мысленно повторяя протоколы, дозы, размеры трубок и планы действий. Атмосфера становится напряженной. Мы готовимся. И это происходит.

Мы готовы.

В зале повисает тишина. Наше существование сосредоточено в одном мгновении. Никто не движется. Все мы чувствуем себя живыми, полными сил и реальными. Каждый из нас ощущает тревогу, возбуждение и ужас перед тем, что нас ожидает. Цвета становятся ярке, дружба с сестрами крепче, разум острее. Даже воздух кажется мне чище. Я чувствую, как сердце бьется в груди, ощущаю свои руки и кожу — каждую частичку себя.

В зал вбегают медики со скорой. Они делают массаж сердца, и в приемном покое все оживает. Когда они вкатывают каталку во вторую смотровую, время замедляется. Я весь сосредоточен на ребенке, который лежит на носилках передо мной. Девочка изуродована и сломана, как цветок, который кто-то втоптал в землю. Я понимаю, что бой будет проигран, еще до того, как приложить стетоскоп к покрытой кровью груди.

Есть вещи, о которых я не могу писать. Есть вещи, о которых я никогда не напишу. Они слишком ужасны, чтобы делиться ими с вами. Порой приходится что-то оставлять только для себя. И это случается сейчас. Следующие несколько минут того дня священны, ужасны и неприкосновенны. И они останутся такими навсегда. Это остается только с теми, кто в тот день разделил со мной груз. Мы приняли его на себя за вас. Мы понесем его за всех.

И на двери девятой палаты появляется новое лицо, которое смотрит, ждет и, возможно, помнит.

Я знаю, что через недели, месяцы и годы я все еще буду видеть ее лицо. Я окажусь в пустыне, один, вдали от всех людей. Дверь палаты № 9 предстанет перед моими глазами. Я почувствую, как лица медленно выплывают из-за горизонта и выстраиваются в круг рядом со мной возле мерцающего пламени костра.

Пустыня, звезды, одиночество… Все это не может удержать их вдали. Я буду смотреть в огонь, дым будет виться, словно призрак, улетающий в ночное небо. Я буду думать. Знают ли звезды? Знает ли Бог? Знает ли земля? Что есть это место, эта жизнь, эта краткая вспышка света перед тем, как мы провалимся во мрак, откуда вышли? Я часами буду смотреть на танец огня и дыма. Лица будут присутствовать рядом со мной. Я буду чувствовать их. Они тоже будут думать о том же. Наконец, огонь догорит, дым растает и взойдет солнце. Через два дня я вернусь на работу. Но в пустыне я пойму, что лица всегда будут со мной.

Ожидая.

Наблюдая.

Не оставляя меня в одиночестве в преддверии появления нового пациента.

Конец начинается с боли в животе.

Лоис Дрейдер срезает розу, держа секатор чуть под углом, чтобы не уколоться о шипы. Раздается громкий щелчок, роза отделяется от стебля и падает на землю, задевая при падении остальные красные розы на кусте. Лоис подставляет руку, чтобы поймать цветок, но опаздывает. Роза падает к ее ногам рядом с другими срезанными цветками и стеблями.

Лоис медленно наклоняется со своего садового стульчика и дрожащей рукой подбирает розу. Цветок расплывается в ее глазах и кажется очень темным. Лоис хмурится. Чертова глаукома. Женщина двигает цветок в разные стороны, чтобы найти место, где сможет увидеть четкую картинку. Бархатистые красные лепестки резко контрастируют с ее морщинистой, покрытой пигментными пятнами рукой. «Я сделала это», — тихо шепчет Лоис, кивая себе. Она кладет цветок в небольшую корзинку, стоящую возле ее ног.

Розы в этом году очень хороши. Оба ее куста покрыты пышными, роскошными, прекрасными цветками. Кусты растут возле деревянной ограды заднего двора. На земле возле ног Лоис лежат красные и белые лепестки.

Она смотрит в корзину. Зрение у нее настолько плохое, что она видит лишь тени, но каждая роза стоит перед ее мысленным взором. Да, в этом году розы удались как никогда. Никогда еще за двадцать пять лет, прошедших со дня смерти Генри, они не были так хороши. Сегодня они могли бы отметить семидесятую годовщину свадьбы. Она отметит этот день в одиночестве. Единственной радостью будет ваза с букетом собственных роз.

Она внезапно наклоняется вперед, сгибаясь чуть ли не пополам. Боль в животе вернулась. Лоис обхватывает живот руками. Живот болел все утро. Она считает до десяти, и резкая боль отступает.

Лоис сидит и смотрит на кусты перед собой. На сей раз она срезает белую розу. Она зажимает стебель между пальцами, словно роза — это бокал вина. Тянет стебель вперед, отделяя его от куста, и вдыхает аромат. Нежный запах она пока еще чувствует, но в девяносто один год обоняние слабеет так же быстро, как зрение.

Она обхватывает цветок ладонью, закрывает глаза и осторожно проводит подушечкой большого пальца по цветку. Лепестки гладкие, их нежные края крепкие и здоровые. Значит, вредители не покусились на этот куст.