— Блин, да что же это такое?! — в отчаянии воскликнула Маша. — Хоть пальцем затыкай!

— Не паникуй, — по бледному лицу и едва слышному голосу Глеба можно было подумать, что в нем самом не осталось уже ни кровинки. — Перекись у тебя есть?

— Да чего тут только нет? — Маша очень быстро нашла сразу три бутылки, выбрала ту, что посвежее. Уже без подсказки вскрыла перевязочный пакет. Щедро намочила ватно-марлевые подушки перекисью, торопливо метнулась к Глебу, зажала ими рану с обеих сторон. Та буквально взорвалась под Машиными пальцами фонтаном горячей буровато-белой пены. Маша хотела сразу поменять пакеты, но Глеб не дал:

— Маш, смысла нет. Оставь эти. Давай, сверху еще по одному, сухому, и затягивай.

— Опять «затягивай»! Да у тебя уже и так рука вся синяя! Нет, багровая!

— Она и будет такой, — «успокоил» ее Глеб. — Это не из-за повязки. Просто внутренняя гематома, из-за разрыва сосудов.

— О господи! — Маше и самой стало дурно. Она присела на край дивана, обмахиваясь еще не вскрытым пакетом. Потом все-таки собралась с силами, повернулась к Глебу и принялась его бинтовать, все-таки подсунув под нижние тампоны еще и гемостатическую губку — знала от Лизоньки, что помогает. Он, как мог, помогал ей здоровой рукой. Четко так, со знанием дела, что навело Машу на мысль: — Вакантов, а что, с тобой уже такое бывало?

— Со мной много чего бывало. Вот только ни один деспот еще не заставлял меня ездить с огнестрельной раной по бездорожью на мотоцикле. — Глеб вымученно улыбнулся ей, самыми краешками своих бледных губ, и вдруг сообщил: — Машка, а ведь ты уже трижды меня спасла.

— А не дважды? Позвонила тебе утром — это раз. Заставила доехать досюда — два.

— Раз — это когда ты позвонила мне впервые, после своей рабочей смены. Я тогда собирался еще разок наведаться в Закатовку, забрать кое-какие остатки вещей. Но после твоего предупреждения решил этого не делать. И, как потом выяснилось, решил не зря.

— Вот ведь! — Маша домотала бинт, закрепила его край. Повязка сразу стала влажной и розовой, но зловещий красный ручеек из-под нее, к счастью, пока не бежал. — Три раза! И за все три от тебя ни единого слова благодарности, одни сплошные матюги. Это как вообще?

— Не преувеличивай, не было матюгов. А если бы и были, то не за спасение, а за то, что суешься в самое пекло, не думая о последствиях. Как у тебя, кстати… с этим Никифором?

— Негусто. Но о делах после поговорим. — Маша поднялась, разлила чай по чашкам. Глебу сделала покрепче, насыпала сахару. Открыла пачку галет, банку паштета, наделала бутербродов. — Сейчас подушек принесу, сделаем тебе повыше, чтобы нормально поел. Тебе теперь необходимо силы восстанавливать.

— Только подушек не надо. У меня и без них-то кружится голова, так что лучше ее не поднимать. Справлюсь как-нибудь. А про Никифора… я не о делах тебя спрашиваю.

— А если не о делах, то все по-прежнему, — Маша поставила чашки и блюдо с бутербродами на поднос, примостила его перед Глебом, рядом присела сама. Не рассказывать же ему о том, что каждую ночь происходило в ее итальянской постели! Легче от этого не станет никому из них двоих.

Глеб чуть повернулся, дотянулся до чашки и несколькими глотками осушил ее почти всю. Зато к галетам даже не прикоснулся. Откинулся обратно на спину, глядя Маше в лицо. Маша встретилась с ним глазами, чувствуя, как вдруг быстрее забилось сердце. Сразу вспомнился давний разговор с мамой, когда она, еще подросток, спросила у своего Лучика: «А как я узнаю, если вдруг кого-нибудь полюблю?» Тогда мама ответила ей: «Ты сразу это поймешь. Любимому человеку достаточно будет взять тебя за руку, а то и просто мимо пройти, чтобы у тебя дыхание сбилось». И вот… Специально, чтобы лишний раз проверить мамину теорию, Маша коснулась пальцев Глеба своими. Какое это было чудо! Реально притронуться к тому, к кому все прошедшее время тянулась и сердцем, и мыслями. Вот если бы он еще выглядел при этом чуть-чуть получше! А не беломраморной статуей, бледность которой еще сильнее оттеняли запавшие черные глаза! Он шевельнул здоровой рукой, отвечая на Машино касание. И сказал, не отрывая глаз от ее лица:

— А ты изменилась за эту поездку.

— Это комплимент или как? — уточнила Маша.

— Если говорить про лицо, то комплимент. Когда во внешность красивой женщины еще и хорошие деньги вкладывают, это сразу заметно. Вот только про твои глаза нельзя того же сказать. Взгляд у тебя изменился, Машка. И не в лучшую сторону. Нет в нем больше той беззаботности, той искринки, которая еще недавно была.

— Ну зашибись! — Маша отвернулась и встала, чтобы налить ему еще чаю. — Я, можно сказать, прямиком с самолета несусь к нему, ночь тут не сплю! А он едва не дал себя убить и теперь еще искринку с меня какую-то требует! Каково?

— Знаешь, я был бы только рад, если бы все и в самом деле объяснялось так просто.

— Ну, так и радуйся, не заморачиваясь. И ешь уже давай. — Маша подала ему свеженалитый чай. Потом взглянула на часы и не удержалась от тяжелого вздоха: — Ох, как время летит! Мне ведь скоро придется уехать. Осталась бы с тобой, да никак, без вариантов, иначе маму подставлю. Первый автобус придет в пять сорок, и мне во что бы то ни стало на него нужно успеть. — Она принялась сгребать лекарства обратно в коробку. Подумав, оставила на столе перекись, все имеющиеся бинты, коробку анальгина в ампулах: — Если будет сильно болеть, выпьешь ампулку, таблеток нет. Лизка привозила не раз, да толпой с похмелья все было сожрано.

— Да я и уколю, если что. Шприцы у тебя есть?

— Шприцы-то есть. — Маша покосилась на него, выложила на стол целую ленту в упаковке. — Вот. Правда, не знаю, как это у тебя получится. Я бы сама себе ни за что!

— Ничего в этом сложного нет. Кстати, если антибиотики у тебя есть, можешь тоже оставить. Лишними не будут.

Маша в ответ только головой покачала, зябко передернув плечами. По-хорошему, сделать бы ему эти уколы самой, но она знала, что у нее на это духу не хватит. Выложила антибиотики, убрала коробку, передвинула стол поближе к дивану. Пройдясь по шкафам, собрала и выставила на него множество всяких компотов и соков:

— Вот, отпивайся! И есть не забывай! Микроволновка работает, а в морозилке куча всего. Котлеты, пельмешки, чебуреки домашние. Даже шашлык жареный есть, остался с прошлой гулянки. Хочешь, сейчас его тебе разогрею?

— Нет, спасибо. Есть пока не хочу, только пить. Ты не переживай, я отлежусь и сам со всем справлюсь.

— Надеюсь. Тут вообще-то все под рукой. С хлебом вот только проблемы, но много хлебцев и галет. Душ и туалет сразу за дверью, в коридоре. Чистое белье — вот оно, на кресле, если потребуется. Одеяло второе теплое тоже тут, но ты обогреватель не выключай, — она опять села на край дивана и взяла его за руку. — Как же мне не хочется тебя оставлять!

— Я справлюсь, — повторил он и на этот раз отстранил от себя ее руку. — А ты не тяни резину, лучше выйди пораньше, чтобы не опоздать. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что ты уже дома.