— Ну вот и свиделись! — бросила она, останавливаясь в паре шагов от него. — Помнишь меня, подонок?!

— А то! — осклабился он, лениво взглянув на нее поверх телефона. — Ресторанная подавалка. Ну и что пришла? Просто спросить или еще чего захотела?

— Захотела, — ответила Маша, распаляясь от его холодной наглости и глядя на него разъяренной кошкой. — Помнишь мальчишечку, который за меня заступился в тот день, когда ты на меня напал? Которого ты потом избил, едва не сделав его инвалидом? Ты мне за это ответишь, подонок! Не за меня — за него! Так и знай!

— Да что ты?! Думаешь, если запрыгнула к боссу в кровать, так теперь тут самая крутая из всех? — Он ухмыльнулся ей в лицо. — Лучше делай свое дело да помалкивай, целее будешь.

— Ах ты! — Да, Маша предполагала, что ей для начала удастся просто его припугнуть. Но, видя его наглость, окончательно потеряла контроль над собой. И теперь жаждала с ним рассчитаться прямо здесь и сейчас, уже невзирая на возможные жертвы. И понимая, что теперь этих жертв просто не может не быть. Глядя ему в лицо и, как он, не стесняясь в выражениях, она рассказала, что в таком случае стоит делать ему самому. Ни один мужик с нормальной ориентацией никогда в жизни не простил бы такого оскорбления. У этого, как Маша знала еще по ресторану, с ориентацией было все в порядке. Поэтому, взревев, он кинулся на нее. Она не стала от него убегать — все равно на каблуках далеко бы не убежала, да и затевала весь этот разговор совсем не с целью потом спасаться от оскорбленного подонка. Вместо этого она успела скинуть с себя одну туфлю, зажав ее в руке. Почти сразу подонок схватил ее за горло, намереваясь, наверное, придушить. Маша ударила его каблуком, целясь в болевую точку в районе подмышки. Но размахнуться как следует не удалось, не хватило буквально пары мгновений, да и его рукав помешал нанести достойный удар, смягчив его натянувшейся тканью. Поэтому подбитая рука не отнялась полностью, как должна была, однако подонок все равно вынужден был ее отпустить и теперь душил Машу только одной. В которую она вонзила свои ногти, успевшие изрядно отрасти со дня увольнения. Потом попыталась ударить подонка обутой ногой, метя ему по голени своим каблуком. Получилось! Он аж взвыл! Но тут слежавшаяся хвоя скользнула под ее босой ногой в капроновом чулке, и к своему ужасу, Маша поняла, что падает. Это был конец! Потому что рухнувший вслед за ней подонок теперь придавил ее всем своим телом, практически лишив возможности сопротивляться. И это при том, что Маша и так уже задыхалась в его железной хватке. Одной рукой она попыталась дотянуться до его глаз. Но он, ненадолго отпустив ее горло, заломил эту руку под ее же спину. Маша использовала эти секунды на то, чтобы сделать хоть один вдох. Но сжатое спазмом горло отказывалось нормально пропускать в себя воздух. Легкие уже разрывались, протестуя против удушья. И тогда, пока подонок вновь не принялся душить ее изо всех сил, она использовала последние мгновения не на бесполезные попытки сделать вдох. Нет, пока ее еще снова не прижали к земле за горло, Маша рванулась вперед и вцепилась противнику в шею зубами. Вцепилась изо всех своих сил, преодолевая вдруг накативший рвотный рефлекс, не на жизнь, а на смерть! Он не ожидал этого! Заорал и вцепился Маше в волосы, пытаясь оттащить ее от себя. Она же, чувствуя, как воздух, пусть ничтожными порциями, но все-таки начинает поступать в ее грудь, и преодолевая боль в голове, смыкала на нем челюсти все сильней. Потом дотянулась до паха одной рукой… Он увернулся, они покатились по ковру из хвои. Маше пришлось разжать зубы, чтобы они не оказались вырваны вместе с челюстью. Он снова попытался схватить ее за горло.

— Машка…! — Оба так увлеклись, что не заметили, как на поле боя появились зрители. Один из них, Ворот, рывком оттащил от Маши ее обидчика, поставил его на ноги и без предупреждения зарядил ему в челюсть, снова вернув в горизонтальное положение. Освобожденная Маша попыталась подняться, но хватило ее только на то, чтобы перевернуться, встав на четвереньки, после чего живот скрутило жестоким спазмом, и ее буквально вывернуло наизнанку.

— Что здесь случилось? Машенька, боже мой!!! — Оказалось, что и Никифор был уже здесь, кем-то извещенный об инциденте или же увидевший все в окно. Он попытался поднять Машу, но она снова согнулась над хвойным ковром, с облегчением ощущая, как горечь собственной желчи вытесняет изо рта мерзкий привкус чужого пота и крови.

— Пусть, Никифор Львович, так ей быстрей полегчает! — остановил его Ворот. И снова занялся ее противником, успевшим подняться на ноги. Схватил его за грудки: — Ты, урод! Я же русским языком вам все объяснил! Ты вообще соображаешь, на кого руку поднял?!. А ты, Машка? — оглянулся он на нее. — Да за каким лешим тебя-то на улицу понесло?! Блин, да я че, пасти тебя должен?!

— Я думала, здесь безопасно. А его в окно увидела, — просипела Маша, разгибаясь и садясь на коленки. — Хотела попросить, чтобы он мне помог мои чемоданы с пола переложить. А он стал грубить, потом сразу набросился, — и, изобличающе указав на врага рукой, добавила окрепшим голосом: — Он и в ресторане на меня уже накидывался как-то раз!

Хвоя зашумела под ветром. Она шумела и до этого, но сейчас, в наступившей тишине, ее стало слышно. А затихли все: и Никифор в гневном возмущении, и его не ожидавшие такого поворота подручные, многие из которых наверняка помнили этот случай. И сам Машин враг, в злых и наглых глазах которого она вдруг заметила страх…

— Ну, мы тут с ним поругались, да и я, признаться, тоже ему нагрубила, — пролепетала Маша, которой вдруг тоже отчего-то стало страшно. Так, что даже вся ее жажда мести внезапно сошла на нет.

— Разберись! — коротко и холодно приказал Вороту Никифор. После чего склонился к Маше, подавая ей руку: — Вставай, Машенька, я тебя провожу… Боже мой, да у тебя все горло багровое!!! Может, вызвать тебе врача?!

— Нет! — Маша осторожно коснулась саднящего и опухающего горла рукой. Ощущение было такое, как будто ее только что вытащили из петли. — Не стоит посвящать в это лишних людей. Само пройдет. Компресс сделаю.

— Ну, пойдем тогда, моя девочка, пойдем отсюда скорее. — Никифор повлек ее к дому, поддерживая за спину и под локоток. Довел до комнаты, усадил на диван. — Что для твоего компресса нужно? Только скажи!

— Кажется, сейчас лучше всего будет лед, — сказала Маша, вспоминая то, что во время буйных дружеских кутежей успела почерпнуть от своей Лизоньки.

— Лед сюда! — скомандовал Никифор кому-то за дверь, сам не отходя от нее ни на шаг. — Бедная моя девочка! Я клянусь тебе, что больше такого не повторится! Вот! Держи! — Он подал ей быстро принесенные маленькие кубики в полиэтиленовой упаковке.

— Никифор Львович, а что с этим будет? — спросила Маша, завернув кубики в полотенце, осторожно прижав их к шее и глядя в опустевший парк за окном. Сразу стало легче: боль, терзавшая целиком всю шею, начала сосредотачиваться в одной точке пульсирующим, но зато уже беззубым комком.

— Машенька, это тебя больше не должно волновать! — твердо ответил Никифор.

— Как?! — Маша распахнула глаза, охваченная недобрым предчувствием. — Что вы с ним собираетесь сделать?! Я готова его простить, идиота! — Она сейчас не лгала! Давно и долго мечтала о том, как расправится с негодяем, не важно, как, лишь бы ему мало не показалось. И в шею зубами вцепилась от всей души! И даже сейчас в ней все кипело, стоило лишь вспомнить избитого Ванечку, в его трубках и бинтах, на больничной койке… но тут же становилось не по себе, когда следом вспоминались глаза подонка, где поселился морозно-белый страх обреченного. Вот уж воистину либо не надо смотреть в глаза тому, кому мстишь, либо вообще передоверить все это дело Богу, а самому в такое не лезть!