— Дело уже не в тебе, Машенька, а во мне, — тем временем сказал ей Никифор. — Один раз Керубино на тебя польстился. Ну, уж ему-то я спустил это с рук, тем более что мы с тобой еще не были в то время близки. Но ситуация повторилась, как видишь! И это уже тогда, когда все были поставлены в известность, что ты — моя женщина. Моя, Машенька! Но он посмел поднять на тебя руку! Да еще и как это сделал! Если так дальше пойдет, то мои подчиненные вообще перестанут со мной считаться! Поэтому этот будет наказан! И так, чтоб остальным даже думать об ослушании стало бы неповадно!

— Вы… убьете его? — осторожно спросила Маша.

— Не думай об этом, — мягко, но непреклонно сказал он ей.

Маша хотела возразить и уже готова была даже взять вину на себя, рассказав, как оскорбила негодяя… но под взглядом Никифора поняла, что в этом нет никакого смысла. Ее просто не станут слушать, а судьба свершится независимо от того, будет ли она сейчас каяться.

— О господи! — выдохнула она.

— Машенька, поверь, я рад был бы исполнить любой твой каприз. Но в нашей организации должна быть дисциплина. Не менее жесткая, чем, скажем, в армии, иначе мои бойцы быстро станут неуправляемы.

— Да… Я понимаю… — Как же прав был Глеб, в свое время рассказывая ей о свирелевцах! Как же хорошо он их знал! В то время как она повела себя будто последняя дура! И тогда, когда сунулась в это логово, и сегодня! Но… не сунься она сюда, Глеба наверняка бы уже не было в живых! А нынешний негодяй был одним из его смертельных врагов… Однако, несмотря на все эти доводы, совесть мучила Машу так, как никогда еще в жизни. Так что она, не выдержав, попросила: — Никифор Львович, можно мне глоток коньяка?

— Машенька, да что за нелепый вопрос! У тебя же есть бар! Чего там только нет! Кроме того, у тебя есть кнопка для вызова горничной! На случай, если захочешь чего-то еще.

— Спасибо. — Маша направилась к бару, открыла его, оценивая богатый ассортимент напитков. Оглянулась на него: — А вы мне компанию не составите?

— Рад бы, моя девочка, но прости, пока не могу! Не все дела еще улажены. Я приду к тебе через пару часов… если ты сейчас меня отпустишь. Ты как себя чувствуешь? Сможешь ненадолго остаться одна?

Ненадолго? Да хоть на всю ночь! Но об этом лучше даже не думать, а не то что высказывать мысли вслух! Поэтому Маша, из-за своей шеи не имея возможности кивнуть головой, согласно прикрыла глаза:

— Конечно, идите! Со мной все нормально. И я понимаю, как вы заняты.

— Умница ты моя и прелесть! — проворковал он. — Не скучай без меня. И если что, вызывай горничную, не стесняйся! Она для того сюда и взята!

— Хорошо, — дождавшись, когда он уйдет, Маша налила себе коньяка, собралась с духом и опрокинула его в рот… и тут же ее отчаянное желание взять да напиться развеялось словно дым. Осталась только боль в сведенном судорогой горле. И в шее, от которой резко заболела еще и голова. Сумев отдышаться, Маша тут же закрыла бар. Потом спохватилась: а можно ли ей вообще было пить в таком состоянии? Когда немудрено было перебрать и потерять контроль над собой? Здесь, во вражеском стане, где этот контроль был ей жизненно необходим? Нет, это она в своем желании явно погорячилась. Хорошо, что организм ее вовремя остановил! Но все-таки, отчего ж так паршиво-то на душе?! Ведь, если разобраться, мерзавец только получил свое, по заслугам! Ведь сколько сам успел натворить? Еще и помимо Ванечки? Однако все равно ощущалось, что месть — это обоюдоострое оружие. Какое-то время Маша еще пыталась убедить себя в том, что все-таки была права и что добро в этом мире никогда не победит, если так и не научится мстить за себя. Потом поняла, что все ее усилия бесполезны, и решила себя отвлечь. Так, чтобы по возможности о случившемся и вовсе больше не думалось. У нее было как раз одно такое занятие, очень подходящее для подобной цели: флешка Глеба. Никифор обещал Маше, что не будет беспокоить ее ближайшие часа два. Значит, время у нее было. На то, чтобы скопировать содержимое, потому что при следующей встрече Глеб, конечно же, потребует вернуть ему его собственность. Ну и еще Маша успевала хотя бы поверхностно ознакомиться с тем, что он туда записал. Делать это придется, конечно же, краем глаза и держа при этом ухо востро — Никифор ведь мог сам не прийти, но послать к ней кого-то справиться о ее самочувствии — однако все же эта задача была сейчас Маше вполне по силам. Несмотря на усталость и на боль в горле. И Маша приступила к делу, достав свой ноутбук. Открыла в нем файл с итальянскими фотками и свернула — если что, можно будет развернуть их поверх другого окна, быстро скрыв все то, что не предназначено для постороннего глаза. Потом занялась копированием. Потом тщательно запоролила созданный файл и разместила его так, чтобы случайно найти не представлялось возможным. Потом вернула Глебову флешку обратно в сумочку и, наконец, приступила к просмотру. Конечно, не стоило ожидать, что содержимое флешки будет походить на смонтированный документальный фильм, однако Маша рассчитывала найти там что-то вроде более-менее связного рассказа о деятельности свирелевской банды. На деле же оказалось, что тут собрано что-то вроде ряда коротких разрозненных очерков, многие из которых были со ссылками на какие-то предыдущие дела. Так что сразу вникнуть во все подробности дела и оценить весь его размах Маше оказалось не под силу. Но она решила не торопиться, а для начала просто ознакомиться с собранными материалами. Здесь были и выисканные Глебом факты, и данные о целенаправленном передвижении свирелевских молодчиков, и записи с видеокамеры на сосне, фиксирующие, как в гости к Никифору заезжали высокопоставленные чины, которых, несмотря на качество записи, иногда все же можно было узнать. А еще здесь были свидетельские показания о последних днях и о новых знакомствах тех людей, у которых впоследствии были изъяты органы. Где были, куда обращались — все было собрано настолько подробно, насколько лишь свидетели были готовы это сообщить. Как Глеб и говорил, они были напуганы не на шутку. Отказывались называть себя, отказывались говорить на камеру, и в основном их показания были представлены лишь в виде диктофонных записей. Насколько Маша знала, такие записи могли иметь значение для следствия, но совершенно не годились для того, чтобы быть представленными в суде. Они были чем-то вроде тупого оружия, которое могло бы представлять лишь потенциальную опасность для тех, против кого его попытались бы применить. И лишь последние записи отличались от общей массы. Показания родителей той девушки, тело которой Глеб ездил встречать в аэропорт. За время, пока Маша была в Италии, он успел увидеться с ними, успел побеседовать. И вот эти-то люди не стали ничего скрывать — ни своих лиц, ни того, что будут добиваться проведения тщательного расследования всех обстоятельств гибели их дочери. При первой встрече они так и заявили Глебу, отказавшись с ним беседовать обо всем остальном. Но потом, когда выяснилось, что дать делу официальный ход не так-то просто, снова связались с ним. Они называли тех, кто отказывался начать расследование, рассказывали, что в связи с их настойчивостью в их адрес стали поступать угрозы. Но девушка была их единственной дочерью, и теперь им нечего было терять, поэтому они были настроены идти до конца, что бы им это ни сулило. Они подробно описывали всех, с кем их Анжелика познакомилась в последнее время, где бывала, и даже пообещали Глебу сделать копию с ее дневника. Тут Маша встрепенулась: они только еще собирались передать его, но встреча не состоялась, потому что как раз в тот день Глеба отыскали свирелевцы. Значит, копия еще должна быть у них! И их телефон был здесь указан. А что, если позвонить и договориться о встрече?! Глеб-то еще не скоро сможет на нее отправиться. А вот она бы могла выкроить для этого какие-то полчаса, во время походов по магазинам. Ведь, судя по материалам, интересующая ее семейная пара тоже держала свой магазинчик, овощной. Не думая, как отреагирует Глеб, когда узнает, что Маша сунулась в его дела, она, прежде чем выключить ноутбук, запомнила интересующий ее телефон. Решила, что свяжется с этими людьми завтра, выбравшись в город: отсюда ей было как-то неспокойно делать нелегальные звонки. Так что пока позвонила только маме. Успокоила ее по поводу своего севшего голоса, удачно списав все на резкую смену климата, поболтала о том о сем. Потом отключилась и снова ощутила себя наедине со своими мыслями и страхами. Что сейчас происходит за стенами этого дома? В частности, с ее врагом? И что, интересно, Никифор сделал бы с ней самой, если бы вдруг в чем-нибудь заподозрил? От этой мысли Маше стало так зябко, что она срочно заставила себя думать о другом. О предстоящем завтра звонке незнакомым людям. Поверят ли они ей, отдадут ли дневник? И как она будет оправдываться перед Глебом за свою самодеятельность? И как он сам сейчас там, без нее и вообще без всякой посторонней помощи? А главное, ведь даже не свяжешься, чтобы об этом спросить: даже если бы она на это решилась, то все равно находится у него в «черном списке». Может, завтра это сделать? С телефона тех людей, с которыми она встретится? Или в ближайший вечер снова отпроситься у Никифора к маме… если получится. Вот оно, подневольное существование! Пусть Маша и оказалась в золотой, но все-таки в клетке. И хоть ты волком вой, а на волю теперь из нее никак!