Шить для меня было делом привычным, я не сводила взгляд с платья и старалась не коситься на шкатулку. Она больше не нужна была мне для работы, ее стоило убрать с глаз долой, мне не поможет забыться мысль, что в ней лежит шанс на другую, новую жизнь. Я запуталась, так быть не может. К чему моему мужу жениться на мне, чтобы тут же сплавить из дома?

Зачем ему вообще этот брак?

Я помедлила, прикрепила последнюю бусину, оторвала нитку и присмотрелась. Важно вовремя остановиться – так учили меня, когда речь шла о шитье и готовке, но и для других случаев это был очень дельный совет…

Я собрала шитье, провела несколько раз рукой по кровати, проверяя, не оставила ли где-то булавки. Повесила платье в шкаф, но прежде чем убрать туда же шкатулку, еще раз открыла ее и посмотрела на драгоценности. В комнате стало жарко – начали топить печь: либо вернулся Филипп, либо кто-то другой занялся растопкой.

Я вспомнила, что Филипп просил меня передать моему мужу, но, подумав, решила, что его поручение может подождать. Мы расстались не на самой хорошей ноте, и я с трудом представляла себе, что как ни в чем не бывало приду и сообщу пару хозяйственных новостей. Наверное, за последние дни я и так общалась с лордом Вейтвортом слишком часто, следовало избавить его от общества, которого он избегал.

Мне показалось, что метель унимается, потому что теперь весь двор можно было увидеть в деталях. Пока я шила, кто-то протоптал дорожку к воротам, а может быть, и заходил, даже Филипп мог вернуться. Что ему делать в лесу, и далеко ли он смог уйти по такому снегу, когда моментально засыпает следы и лыжню?

В дверь постучали, и, как мне ни хотелось одиночества, пришлось отпереть.

– Открою вам трубу, миледи, будет холодно, – с порога объявила Юфимия. – Там же, где бедняжка ваша, открыто окно, в доме стыло.

Я передернулась – не от холода, от осознания того, что недавно живой человек лежит теперь недвижимый, и сердце его не бьется, и благо что зима, снег залетает через окно и не тает, падая на мертвое тело. Мне все еще сложно было принять до конца произошедшее, я понимала, что ночью могу проснуться в слезах.

– Принести ужин, миледи?

Я отступила на шаг. Свечи дают причудливый свет, и это отблески, а не желтый цвет глаз. Юфимия улыбалась, мне померещилось, что она скалится и я вижу клыки.

– Молока, пожалуйста. Вы очень добры.

Я захлопнула дверь, облизнула губы. Я загнана в угол, мне нужно оружие, и неважно, что я не умею с ним обращаться. Мне страшно, я хочу исчезнуть отсюда.

Слух обострился, я слышала каждый шаг и понимала, что мне опять померещилось. Я накрутила себя до такой степени, что с криком метнулась в угол, когда с крыши сорвался снег и засыпал мое окно. Я чувствовала, как текут по лицу слезы, и сказать не могла, отчего они – из-за Летисии, ночи в лесу, усталости, страха уже пережитого или же предстоящего, из-за того, что в лицах людей мне чудились монстры.

Юфимия вернулась, поставила на прикроватный столик молоко, покачала головой. Она долго мялась, не решаясь начать говорить, потом все же осмелилась:

– Доктор еще не лег, ваша милость, как бы сказать ему, что вам нужно успокоительное. Я пришлю Джеральдину к вам.

– Нет! – выкрикнула я. Одной безопаснее, мне никто не нужен. – Я буду спать одна.

– Как скажете, миледи. – Юфимия поджала губы, и опять мне почудилось, что она скрывает клыки. – Помочь вам раздеться?

Это было излишне, но я так вымоталась, что только кивнула. Пусть, и если она заметит какие-то раны, которые мог пропустить доктор, она скажет или же нет. Я утирала беспрерывно текущие слезы, покорно дала себя переодеть, выпила молоко и легла, свернулась калачиком под одеялом. Меня бил озноб, и Юфимия принесла горячие камни, положила их мне в кровать, завернув в куски ткани.

– Все же я бы прислала вам Джеральдину, – проворчала она. – На вас лица нет.

Я замотала головой. Мне хотелось, чтобы она ушла, немедленно. Сию же секунду. Но Юфимия долго гасила свет, задергивала шторы, как будто нарочно ждала, что я не выдержу и усну.

Наконец дверь за ней закрылась, я выждала пару минут, поднялась с кровати, подтащила к двери стул, помучилась с замком, но заперла дверь на ключ. Теперь, впрочем, мне и этого казалось мало, поэтому я открыла шкаф, вытащила одну из лент, привязала один конец к ручке, второй – к самой большой вазе. Цветы увяли, всем было не до них… Я коснулась пальцем поникшего бутона, думая, что это – знак внимания, местные обычаи, что-то, что лорд Вейтворт вычитал в книгах по этикету. Ах да, он ведь их даже не открывал…

Я боялась, что не засну, но пелена накрыла меня с головой моментально, и вроде бы я только что закрыла глаза, как пробудилась от какого-то звука, и сна не было совсем, будто я не спала. Я прислушалась – тишина.

Нет. Нет-нет-нет, кто-то ходит по дому. Кто угодно, в усадьбе много людей, половину я не видела никогда и, может быть, не увижу.

Что-то хлопнуло, по звуку похоже на створку окна. Я рывком села, подтянув одеяло. Сон мой здесь был очень чутким – что-то с этим домом было не так.

То ли шаги, то ли шуршание, то ли стон, то ли снова мне кажется, но, как я ни убеждала себя, что есть кому меня защитить, спокойнее не становилось. Мой муж мог прийти ко мне в эту ночь, как ранее, так почему он не поступил так сейчас?

Все стихло, и это пугало еще сильнее, словно кто-то там, за дверью, ждет, пока я сомкну глаза, чтобы добраться до меня, беззащитной и спящей. Я сидела, понимая, что больше не усну.

И бодрствовать, ожидая конца, у меня тоже не было сил.

Я вскочила, сходя с ума от испуга, бросилась к двери, оттащила стул, дрожащими руками дергала ключ, он выпал, я упала на колени, нащупывая его в темноте, и не помнила, как выскочила в коридор. Вслед мне донесся грохот упавшей на пол и разбившейся вазы.

Где-то там среди прочих комнат была спальня моего мужа. Я бежала к заветной и запретной двери, путаясь в подоле ночного платья, босая, вне себя от страха, забывшая все, чему меня учили, что втолковывали столько лет. Если в этом доме был хоть один