– О, какие могут быть сомнения, синьорина Галина! Послезавтра днем вы приходите. Я лично вручаю вам ваш аккордеон, и вы едите в Барыбино. Оденьтесь скромно. О’кей?

Спустился из зала пружинисто-легкий Белкин, на нем сиял блестками черный жилет, пылала алая рубашка с огромной брошью – изображением кенгуру.

– Джордж, кончай охмурять нашу Тихоню, – сказал он, оскалясь и остроумничая. – Девка после твоих сексуальных шарад играть не сможет. Мы провалимся, и ты будешь виноват.

– Катись, долбило, колотило. Не встревай в беседу интеллигентных людей.

– А ты, Джеймс Бонд, следи, чтобы в Салон не пронесли взрывное устройство. Мировой терроризм не дремлет. Пошли, Галка, пора.

– Саксэсс, саксэсс! Успехов, ребята! – послал вслед музыкантам современно продвинутый «американист» Пигачёв.

После «аргентинского» вечера, оставив в маленькой комнате оркестрантов аккордеон, Галя Михайлова оказалась на улице рядом с Белкиным.

– Валя, посоветуй, – сказала она барабанщику, глядевшему на нее насмешливо. – Мне предложено работать в Барыбино…

– Видел, как ты оставила инструмент.

– Что это за Барыбино? Ты что-нибудь знаешь?

– Вроде бы хорошо оплачиваемое, но мерзкое местечко. Мужиков не берут, только девок и дам. А вообще подробностей не знаю и не хочу знать.

– Там, по-моему, нужно играть на синтезаторе, – пожимая плечами, вздохнула Галя.

– Ты же говорила старухе, что синтезатором владеешь.

– Мало ли что я говорила. Хотела устроиться.

– У меня дома есть синтезатор. Пошли, попробуешь, тренернешься. Поужинаем. Примем душ, ляжем спать.

– Надо маме сообщить.

– Звони, – Белкин достал сотовый телефон, протянул Гале. – Не умеешь? Говори номер.

– Мамуля, я остаюсь поздно на работе, – сообщила домой лейтенант Михайлова. – Ночую у подруги, не волнуйся. Позови тетю Катю, пусть у нас побудет. Спокойной ночи, целую.

– А меня? – подсунувши близко ухмыляющееся лицо, шепнул Белкин.

– Это обязательно? – почему-то грустно спросила Галя. – Эх, слабовольная я особа, а ты и пользуешься…

– Вспомним юность и егорьевское общежитие, – искуситель Белкин, наклонившись, хищно поцеловал девушку.

На другой день лейтенант Михайлова чувствовала себя утомленной. Очевидно, ударник Белкин в близких отношениях проявлял свои способности так же энергично, как при выстукивании аргентинских ритмов. Она позвонила Маслаченко, рассказала о предложении Пигачёва, своем согласии и оставлении аккордеона в салоне до отъезда в Барыбино.

– Будь осторожна, – напомнил Маслаченко. – Соберись. Серьезно ранен Саша Рытьков, но есть надежда, что все обойдется. Жаль, у тебя нет телефона сотовой связи. Гляди в оба, Галя. После Барыбино, утром, жду твоего звонка.

Еще через день, одетая в старую куртку и шерстяную шапочку «колокольцем», с аккордеоном, который ей передал в салоне прилизанный Пигачёв, Галя преодолела расстояние от Москвы до «Золотой лилии».

Облицованный желтоватым мрамором вестибюль пустовал. Однако скоро к Гале подошла блондинка с большими миндалевидными глазами и протянула руку.

– Из салона Ануш Артуровны? – спросила она ласково, хотя взгляд ее показался лейтенанту Михайловой напряженным и цепким. – Я Люба, будем знакомы. Паспорт взяла?

– Ой, забыла… Жора про паспорт ничего не говорил, – огорчилась Галя.

– Принесешь в следующий раз. Аккордеон в порядке?

– Я думала, играть на синтезаторе…

– Конечно, на синтезаторе. А свой аккордеон положишь вон там, в чулане. Утром, когда будешь уходить, заберешь. Ясно?

– Да. А где бы…

– В конце коридора туалет, душ, раздевалка. Там же комната для оркестра. А вот кабинет шефа. Она сейчас будет. Иди, сними куртку, приведи себя в порядок.

Галя вернулась через десять минут в сером шерстяном платье, оставив аккордеон, где было указано, побывав в туалете и причесавшись. Блондинка Люба внимательно осмотрела ее с головы до ног.

– Ты будешь иметь успех, – не скрывая ревнивого беспокойства, сказала она.

– Но я еще не играла… – смущенно произнесла Галя, тоже слегка волнуясь. Она избрала для себя в нынешней ситуации предельную естественность поведения. Убедила себя, что ее задание – это нечто далекое, туманное и как бы необязательное. А важно быть неопытной простушкой, готовой усердно сопровождать игрой на синтезаторе концертные выступления и выполнять всё, что от нее потребуется. Правда, в отношении последнего у нее возникали сомнения. Может быть, для лесбийских игр дело не дойдет. Может быть, не успеют. Плевать, там будет видно. Как-нибудь уклонюсь, выкручусь, надеялась она и, поморщившись, решила пока об этом не думать. Послышались четкие шаги. Перед Галей возникла высокая брюнетка неопределенного возраста с мужской прической и огромным перстнем на левой руке. Синий брючный костюм сидел на этой рослой женщине ладно и строго, как морская форма на капитане.

– Марина Петровна, это Галя от Пигачёва, – с оттенком угодливости представила новенькую Люба.

– Работаешь у Ануш Артуровны? Аккордеон привезла? – спросила звучным голосом директриса.

– Уже на месте, – медово улыбаясь, сказала Люба.

– Я хотела бы посмотреть синтезатор… – заикнулась Галя.

– На синтезаторе поиграешь позже. А сейчас надо сообразить тебе концертное платье. Заходи ко мне.

Илляшевская с Галей, в сопровождении виляющей тазом золотистой блондинки Любы, прошли в директорский кабинет.

Многое повидавшая за два года милицейской службы Галя Михайлова все-таки опешила, увидев своеобразное убранство этого кабинета. Расшитые странными узорами бархатные диваны; по стенам цветные фотографии с неприличными сценами – правда, изображавшими одних женщин. Большой портрет французской писательницы Жорж Санд во фраке, цилиндре, с трубкой во рту, мозаичное лицо древней гречанки с острова Лесбоса, поэтессы Сафо, и черно-белое фото представительной густобровой дамы – как оказалось, это близкая фрейлина последней российской императрицы. Имена и фамилии указывались на аккуратных табличках. Были еще фотографии нескольких иностранных деятельниц женского движения с решительными и гордыми лицами.

На столе посреди кабинета блестела какая-то мишура и журналы на английском или французском: в частности «Womans Own World», что означает «Мир женщины». Кроме того, наличествовали телефоны и пульт с кнопками. На отдельном столе компьютер. А в широком кресле сидели, обнявшись, две голые куклы в человеческий рост, почти не отличимые от живых девушек.

Пока Галя озиралась по сторонам, Илляшевская села за стол с пультом, нажала кнопку.

– Мелентьевна, ко мне. Нарядить девочку требуется. Подбери-ка всякого шелка, атласа, кисеи и прочего. Раздевайся, милочка, – обратилась она к Гале. – У нас тепло, не простудишься.