Галя сняла платье, положила на спинку кресла. Стеснительно зардевшись, осталась в бюстгальтере и колготках.

– Снимай всё, прелесть моя… И трусики тоже… У нас так полагается… – как-то буйно играя глазами и оскалив великолепные зубы, поторопила ее Илляшевская. Люба позади нее слюняво сюсюкала почему-то.

В дверь еле пролезла тетка лет пятидесяти с грудой шуршащих тканей. Свалила тряпьё на диван, вытаращилась на раздетую девушку бесстыжими глазищами. Подошла, погладила между лопатками, шлепнула пониже спины. Взяв за плечи, повертела в разные стороны.

– Что скажешь, Мелентьевна? – густо раскатила, продолжая скалиться, директриса.

– Чудная зверушка. Талия осиная, груди юной гимнастки, попа – ух! – ножки стройные… Что сказать? Высший класс! А над личиком поработаем. Носик длинноват. Носик ленточкой подтянем. Глазки блеклые. Капельки закапаем в глазки, веки густо накрасим. Губы утолщим, кинем румянец к скулам. Ну, что еще? Рыжесть убрать, светло-блондовый колер для нее подойдет.

– Много ты понимаешь, старая сычиха! – Илляшевская вдохновенно вскочила из-за стола. – Такой длинноватенький, узенький носик, такие невинные бледно-голубые глаза… Чухонское личико, детские губы… Это ж самое оно, это ж изысканная подростковая порочность – при такой фигуре! Да наши лютые тигрицы сегодня с ума сойдут, подмокнут на стульях. Ха! Ха! Ха! – контральтово засмеялась директриса. – Рост средний, спина хрупкая… Никаких румян, никакого грима! Значит, так. Чуть розовым – губы, слегка тронуть глаза – и всё! А что до ее рыжести, ты права, Мелентьевна. Светло-блондовый парик на сегодня, а потом перекрасить. Кос тюм какой?

– Ну, чего, Марина Петровна… Какой тут костюм? – пожала плечами компетентная специалистка Мелентьевна. – На ноги балетные тапочки, голень до половины завязочками крест на крест. Штанишки из прозрачной кисеи – чуть ниже колен. Такую же кисейную безрукавку, короткую, выше пупка. И чтобы пальцем больше не прикасались. Можно перламутровый браслетик на предплечье… И никаких бус, шею не трогать…

– Надевай халат, Галя. Забирай свои шмоточки. Иди в оркестровую гримуборную, там твои коллеги пришли, должно быть. Познакомься, побренчи на синтезаторе. В антракте придешь, подпишешь договор. Давай, готовься, – распорядилась Илляшевская.

В комнате для музыкантов уже переодевалась в шорты и красные сапожки рыжая барабанщица. Тонкая длинная негритянка отогревала и протирала золотисто-сияющий саксофон. Они настороженно воззрились на Галю в халате, с бельем и платьем в руках.

– На совсем или временно? – спросила рыжая барабанщица.

– Не знаю. Как получится. – Галя положила вещи на спинку стула, присела. – Курите, девочки?

– Курим, – негритянка достала длинную сигарету и зажигалку.

– Дайте мне тоже. Я сегодня переволновалась. Вообще-то не курю, а тут что-то захотелось.

– Понятно. Просмотр состоялся? Знаем, как это бывает. Кури. Может, ты и виски глоток сделаешь с перепугу? – Негритянка расхохоталась безудержно, показывая зубы, язык и даже гортань. Потом воткнула сигарету в середину толстогубого рта и выпустила завесу голубоватого дыма. – Меня зовут Таня. Как видишь, я саксофонистка. Могу на кларнете и на гобое, в классическом варианте. А это Шурка – ударник с розовыми сиськами… – Негритянка опять захохотала.

– Молчи, головешка горелая, морс афро-тамбовского розлива, – не осталась в долгу рыженькая, со вздернутым носом, барабанщица. – А тебя как кличут, девушка?

– Меня Галкой Тихоней звали в училище. Где тут синтезатор и ноты? Я давно на этой штуке не репетировала.

Галя закурила, изображая раскованную, опытную посетительницу баров и прихлебывая пахнущее одеколоном зелье, предложенное темнокожей Таней. Побегала пальцами по клавишам синтезатора. Лихо махнула ручкой:

– Эх! Хорошо все равно не получится…

– А «хорошо» нашей публике и не надо. Главное, что ты фигуристая, как кинозвезда, и хорошенькая, как кукла. Остальное сойдет, что бы ты там ни мазала. В крайнем случае, мы тебя прикроем. Я взвою на саксе тамбовским волком. Шурка грохот такой устроит – вообще ни фига не разберешь. Только ты больно рыжая. Двух пламенных многовато, пожалуй.

– От природы я белобрысая, – скромно призналась Галя. – Вот сказали перекраситься в блонд, а на сегодня парик.

Всунулась Мелентьевна, швырнула хитрым глазом по лицам «игральных девок», принесла концертную одежду для Гали – как и предполагалось, одну прозрачную кисею. Еще дала пунцовые тапочки с завязками и парик. Когда ушла, опять обмазав девушек взглядом, Таня высунула ей вслед красный язык и сказала: «Бя-а-а…» Натянула на гибкое тело зеленый купальник. Одевшись в кисейный костюмчик, Галя повернулась к большому зеркалу на стене.

– Так и на люди выходить? Стыдно… Будто ничего и не надела вовсе.

– Да у нас всё шоу, как женская баня. Мы – девки игральные, есть плясальные и оральные – поющие, то есть. Еще карячащиеся есть девки…

– Это какие же?

– Акробатки всякие, стриптизерши. Миманс. Ничего, не смущайся. Мужиков на представление не пускают. Один раз только вперся старик, муж нашей бывшей коллеги. Ее Зиной звали. Хорошая тетка была, прелесть. Добрая, красивая, хоть и пожилая. У ее мужа конфликт получился с шефом.

– С кем? – не поняла Галя. – А… с Мариной Петровной.

– Ну да. Его выставили, а Зина осталась. Представление отыграла, ушла и не вернулась. Наверно, что-то нехорошее там у них произошло, – предположила Таня. – С шефом свяжись…

Шура сделала страшные глаза, покрутила пальцем у виска и зашипела.

– Что такое? – испугалась Галя.

Приблизив губы к Галиному уху, Шура еле слышно сказала:

– Микрофоны спрятаны в каждой комнате. Всё передается в кабинет и записывается на кассету.

– Зачем? Откуда ты знаешь?

– Инга-охранница как-то проговорилась, – продолжала одними губами барабанщица. – Так что, лишнего не болтать.

«Я и не собираюсь, мне это как раз ни к чему», – усмехаясь про себя, подумала лейтенант Михайлова.

* * *

Капитан Сидорин и стажер Петраков подъехали на сидоринской «Волге» к дому, где жили недавно на двенадцатом этаже Всеволод Васильевич и Зинаида Гавриловна Слепаковы. Квартира их уже была заявлена на продажу, поскольку дом с дореформенных лет значился кооперативным, имел председателя правления и принимавшую раз в неделю наемную бухгалтершу, тучную, всегда недовольную чем-то женщину. Близких родственников у погибших супругов не оказалось. О том, что у Зинаиды Гавриловны была двоюродная сестра, знала одна консьержка Кулькова.

Милиционеры имели сведения, что выписавшийся из больницы Хлупин якобы чувствует себя не вполне нормально. Поэтому угрюмый майор Полимеев приказал ехать к Хлупину на дом.

После звонка дверь открыл небольшой сухощавый человек лет пятидесяти. Голова сивая, на щеках резкие вертикальные морщины. Голос глуховатый, и время от времени блеклый рот почему-то съезжает на сторону в кривоватой улыбочке. Сказать, что потерпевший выглядит болезненно, вроде бы не хотелось.