– Никогда нельзя знать. Я еще не имею понятия о том, сколько времени останусь там, но я не думаю, чтобы климат Индии был очень полезен для людей моего возраста.

Она строго покачала головой.

– Я не это хотела сказать. Умереть можем мы все. Я говорю о том, имеешь ли ты вообще намерение вернуться.

Он долго молчал; наконец, слабо улыбнулся и встал.

– Я думаю, об этом мы поговорим в другой раз. Помнишь, когда несколько лет тому назад мы обсуждали с тобой этот вопрос, мы поссорились. Это была наша последняя ссора. Мне не хотелось бы больше ссориться здесь, в Росгальде, особенно с тобой. Я предполагаю, что ты продолжаешь думать об этом так же, как тогда. Или теперь ты отдала бы мне мальчика?

Фрау Верагут молча покачала головой.

– Я так и думал, – спокойно сказал муж. – Лучше не будем касаться всего этого. Повторяю, ты можешь располагать домом. Если тебе представится случай хорошо продать Росгальду, ты можешь это сделать!

– Это конец Росгальды, – тоном глубокой горечи сказала она.

И ей вспомнилось начало их жизни здесь, детские годы Альберта, все ее тогдашние надежды и ожидания. Так вот каков был конец всего этого!

Верагут, уже повернувшийся уходить, еще раз обернулся и мягко воскликнул:

– Не смотри на это так трагично, дитя! Если ты не хочешь, тебе незачем продавать.

И он вышел из комнаты. Он снял цепь с собаки и зашагал к мастерской в сопровождении ликующего животного, с лаем прыгавшего вокруг него. Что была ему Росгальда! Она тоже входила в круг вещей, с которыми он не имел больше ничего общего. В первый раз в жизни он мог смотреть на жену сверху вниз. Он покончил со всем этим. Он принес в душе жертву, отказался от Пьера. С тех пор как он порвал эту последнюю цепь, все его существо было устремлено лишь вперед. Для него Росгальда больше не существовала, с ней было покончено, как со многими другими несбывшимися надеждами, как с молодостью. Сокрушаться об этом было бесполезно!

Он позвонил, и вошел Роберт.

– Я несколько дней буду писать в поле. Приготовьте к завтрашнему утру мой маленький рисовальный ящик и зонтик. Разбудите меня в половине шестого.

– Хорошо, барин.

– Больше ничего. Погода, я думаю, продержится? Как вы думаете?

– Я думаю, продержится… Извините, барин, я хотел вас о чем-то спросить.

– В чем дело?

– Извините, барин, но я слышал, что вы едете в Индию.

Верагут удивленно засмеялся.

– Однако это быстро разошлось. Верно, Альберт разболтал. Ну, да, я еду в Индию, и вам нельзя будет ехать со мной, Роберт, это очень жаль. Там не держат слуг-европейцев. Но если потом вы опять захотите вернуться ко мне, я буду очень рад! А пока я постараюсь найти вам хорошее место; жалованье вы, конечно, получите до нового года.

– Спасибо, барин, большое спасибо. Я хотел вас попросить оставить мне ваш адрес. Я вам напишу туда. Дело в том… это не так просто… дело в том, что у меня есть невеста…

– Вот как! У вас есть невеста?

– Да, барин, и если вы меня отпустите, я должен буду жениться. Дело в том, что я ей обещал, что если когда-нибудь уйду от вас, то уж не поступлю больше на место.

– Тогда вы, значит, рады, что можете теперь уйти. Но мне очень жаль, Роберт. Что же вы думаете делать, когда женитесь?

– Да вот она хочет открыть мне табачный магазин.

– Табачный магазин? Роберт, для вас это не годится.

– Извините, барин, надо же когда-нибудь попробовать. Но если вы позволите, нельзя ли мне было бы все-таки не уходить от вас? Позвольте спросить вас, барин.

Художник хлопнул его по плечу.

– Ну, что это значит? Вы хотите жениться, хотите открыть какую-то глупую лавку и в то же время хотите остаться у меня? Тут что-то не так… Вам, кажется, не так уж хочется жениться, а, Роберт?

– С вашего позволения, барин, не очень. Она-то девушка дельная, моя невеста, я ничего не говорю. Но я бы все-таки лучше остался здесь. Характер-то у нее уж очень язвительный и…

– Да зачем же вам тогда жениться? Ведь вы ее боитесь! У вас ведь нет ребенка? Или?..

– Нет, ребенка-то нет. Но она не дает мне покоя…

– Тогда подарите ей хорошенькую брошку, Роберт, я дам вам талер на это. Отдайте ее вашей невесте и скажите ей, чтобы она поискала себе кого-нибудь другого для своей табачной лавки. Скажите ей, что я так сказал. И стыдитесь! Даю вам неделю сроку. И тогда я узнаю, из тех ли вы, кого может запугать девушка, или нет.

– Это-то так. Я ей скажу…

Верагут перестал улыбаться. Он гневно сверкнул глазами и резко сказал:

– Вы прогоните девушку, Роберт, иначе у нас с вами все кончено. Тьфу, черт! Дать себя женить! Пойдите и устройте все это поскорей.

Он набил себе трубку, взял большой альбом и коробку с углем и отправился на холм.

XIII

Голодная диета, по-видимому, помогала мало. Пьер Верагут лежал, скорчившись, в своей постельке, чашка чая стояла возле него нетронутая. Его по возможности оставляли в покое, так как он не отвечал, когда с ним заговаривали, и недовольно вздрагивал каждый раз, как кто-нибудь входил к нему в комнату. Мать просиживала целые часы у его постельки, не то бормоча, не то напевая ласковые и успокаивающие слова. На душе у нее было тревожно и жутко; маленький больной, казалось, упорно зарывался в какое-то тайное страдание. Он не отвечал ни на какие вопросы, просьбы или предложения, злыми глазами смотрел перед собой и не хотел ни спать, ни играть, ни пить, ни слушать чтение. Врач приезжал два дня под ряд; он ничего не сказал и прописал теплые компрессы. Пьер часто погружался в легкую полудремоту, как это бывает с лихорадящими больными, тогда он что-то невнятно бормотал и в полузабытье тихо бредил.

Верагут уже несколько дней писал в поле. Когда он с наступлением сумерек вернулся домой, первый его вопрос был о мальчике. Жена попросила его не входить в комнату больного, так как Пьер стал чувствителен к малейшему шуму, а теперь он как будто задремал. Так как фрау Адель была очень немногословна и со времени недавнего утреннего разговора держалась с ним принужденно и недружелюбно, он не стал ее расспрашивать. Он выкупался и провел вечер в приятно-взволнованном и беспокойном состоянии, которое испытывал всегда при подготовке новой работы. Он сделал