Фонари тоже бежали, и она навстречу им. Ее спасут, точно спасут, от того, что бежало за ней. Она скажет, что жива, как хорошо, что она жива, она вернется домой, они ее вернут. Ноги болели, ступни кровоточили. Острые ветки впивались в кожу.

– Помогите! – кричала она.

Ей светили в лицо, ей слепили глаза, они близко, совсем уже близко, мужские тени в полицейской форме, она упала и хотела подняться, но чье-то колено уперлось ей в спину и больно прижало к земле.

– Вы арестованы. – Наручники сковали запястья. – Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. – Ее подняли на ноги, – вы имеете право на адвоката. – Запихнули в машину. – Если у вас нет своего, суд предоставит вам защиту.

Машина заревела мотором, засверкала маячками и тронулась с места. Хлоя почти не различала дороги, даже фары плохо освещали лес, он будто пожирал каждый луч света, что пытался проникнуть в него. На каждом ухабе Хлоя подпрыгивала и ударялась головой о низкую крышу полицейского седана. Один полицейский сидел за рулем, двое других рядом с ней на заднем. Она не слабо ударилась головой, пока этот придурок в форме запихивал ее в машину. Страх, что сковал ее в лесу, уже отошел. Хлоя думала, за ней гонится какой-нибудь псих или маньяк, она уже представляла, стоя в обнимку с обмокшим деревом, как ее запрут в каком-нибудь подвале или зарежут в этом самом лесу. Но что она делала в лесу? Скрывалась от погони? От этих полицейских? Хлоя думала, что стала жертвой преступника, но и представить не могла, что преступником была она сама. Нет, это ошибка, ужасная ошибка, ерзала она на жестком сиденье ненового авто.

– Угомонись, – сказал ей тот, что справа.

– Я ничего не сделала, – огрызнулась она.

– В участке разберутся.

– Мне на учебу завтра!

Тот, что слева, нарочито ухмыльнулся:

– Уже не завтра.

– Но что я сделала?

– У вас есть свой адвокат?

– Нет.

– Значит, будете ждать муниципального.

– Где ждать?

– В участке.

– Отпустите меня!

Она стала вырываться, отбиваясь от полицейских, одного укусила за руку, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы ей не вкололи что-то в плечо. Реальность поплыла, машина и полицейские в ней затуманились, звуки стали как из бочки.

– Нам не говорили, что она буйная, – сказал тот, что справа.

– Надо было медиков вызвать, – повернулся водитель.

– Сами разберемся, успокоилась уже.

– Ты смотри, она меня укусила.

– Будешь теперь делать уколы от бешенства, – заржали другие.

Они смеялись, и Хлоя тоже смеялась, она не знала, что ей вкололи, но находиться в таком состоянии ей даже нравилось. Иногда реальность проступала, как чернила через пергаментный лист: вот она снова в машине, сидит, трясется на заднем сиденье, задевая собой этих двоих, они и не смотрят на нее. Куда они смотрят? Будто и не живые.

– Она там жива вообще? – спросил тот, что справа. – Ты ей сколько вальнул?

– Сколько было, столько вальнул.

– А по весу рассчитал?

– Сам рассчитывай по ее весу, делать мне больше нечего.

– В ней килограммов сорок пять.

– Не бойся, не помрет.

– Потом еще рапорт писать.

Хлою взяли за щеки и посветили фонариком в лицо.

– Нормально все, скоро доедем.

Хлоя посмотрела на руки. Они дрожали.

Кровь? Чья это, моя?

– Кровь, – вымолвила она.

Все молчали.

– Это моя кровь?

– Чего она там бормочет?

– Может, пить ей дать?

Хлое запрокинули голову.

– Пей.

Вода полилась прохладой по нёбу, через гортань, упала в желудок.

– Хватит ей.

– Отрубилась опять.

– Значит, мы все под прицелом?

Я стоял напротив огромных мониторов в кабинете Артура. Они занимали все стены, каждый из них транслировал по сорок сигналов с камер наблюдения квартир и домов. Все жители были как на ладони. Артур переключал сигналы, пролистывал их снова и снова – бесконечное множество жизней людей.

На нескольких камерах я заметил неприглядные сцены, личные, слишком личные, из спален и даже из ванных комнат.

– Разве в спальнях есть камеры?

– Конечно, они везде есть.

Чуть не спросил, зачем тогда нужны были такие, как я, если все и так понятно, но вовремя осекся. Видимо, между тем, что человек делает, и тем, что хочет сделать, огромная пропасть. Кто бы мог подумать, что старик, играющий в шахматы сам с собой, сажающий фиалки перед домом, вдруг захочет отыскать свою дочь.

– А звук здесь есть?

– Звука нет. В том и проблема. Для них, конечно, не для нас. Камеры почти незаметны, они слишком малы. Но не удивлюсь, если и эту проблему они скоро решат. Думаю, и прослушка у многих стоит, но я не имею к ней доступа.

– И вы тоже следите за всеми?

Я ведь знал, что он псих, нутром чувствовал. Сидит, наверное, целыми днями возле этих экранов.

– О, не смотрите на меня так. Игрища в чужих спальнях мне неинтересны. Я слежу за своими людьми. Обзор камер не покрывает всю площадь, и иногда я говорю им, в какой части своего дома они могут чувствовать себя в абсолютной безопасности.

– Вот, например, подруга Хлои.

– Лиззи?

– Именно. Знаете, где она сейчас? – Он пробежал пальцами по клавиатуре. – Вот здесь, посмотрите.

На экране белые стены и такая же белая дверь, кафель на полу, инструменты в металлической посудине.

– Что это, больница?

– Почти, стоматология.

– Но здесь никого нет.

– Есть. Только мы этого не видим, и чувствую, в том углу происходит что-то интересное, но мне нет до этого никакого дела.

– Она отступила от сценария?

– Да, но об этом знаю только я и Хлоя.

– А что будет, если…

Я совсем не хотел думать, что будет, если… Что будет, если ее поймают, а меня вызовут на ковер? А ее уже точно поймают, и меня, значит, точно вызовут, что будет…

– Совсем скоро все будет по-другому, Адам.

Этот тип будто мысли мои читал.

– Подождите, мне надо кое-что посмотреть, – еще одного промаха я не вынесу.

– Пожалуйста, говорите.

– Где можно ввести адрес?

Он указал мне на графу, я ввел название улицы, номер дома и квартиры. Изображение было ужасным. Но при желании можно было понять, что происходит. Мужчина и женщина лежали на кровати, он наклонился к ней и поцеловал. Она сняла его рубашку, он ее платье. Я отвернулся от экрана.