– Боюсь, мы здесь надолго.

– Серьезно? Мы застряли вдали от цивилизации, на этом острове для прокаженных? А министерство, что оно говорит?

– Боюсь, уже ничего.

– Как же так получилось?

– О, люди – животные, Нейтан. Выпусти их из загона, и они разнесут все в считаные часы. Мне сказали, вы приехали с ребенком?

– Да, она сейчас в обсервации. Временные меры. Со здоровьем все хорошо.

– Отлично, отлично, дети нам нужны. Мы построим школы, создадим новое общество. Не такое, как там, им давали слишком много свободы.

– Вы думаете?

– Конечно. Вот, – он достал из кармана браслет с датчиком, – на каждом будет по такому браслету. Прослушка, контроль передвижения, контроль настроения – все здесь.

– Нам нужно больше людей.

– Вы правы, вы абсолютно правы. Но дело не в количестве, Нейтан. Небольшая часть министерских, тех, кому удалось затаиться, уже на пути к нам. У нас здесь врачи и военные, ученые и лучшие умы. А что у них? Кучка разъяренных животных. Что они сделали с городом, вы и представить себе не можете. Преступность выросла в разы, а эти идиоты радуются, что победили во главе с каким-то напыщенным психом. О, они проиграли и даже не знают этого.

– Все-таки их большинство…

– Они уничтожат сами себя. Поместите мышей в одну банку, и рано или поздно они сожрут друг друга.

Я уже неделю не выходил на улицу. Только изредка подходил к окну. Все, что я за ним видел, не вызывало радости. Разбитые витрины, заколоченные досками, снятые с петель двери магазинов, перевернутые урны с разлетевшимся по ветру мусором, машины без колес.

На вывесках магазинов быстрыми, убегающими книзу буквами: «Я здесь больше не работаю», «Идите на хрен, мистер…».

Мало кто здесь работал, все будто разом ушли в отпуска, все, кроме врачей. Я теперь понял, кем они были – они капитаны на корабле. Если уходят, то после всех.

В тот день все жители получили по почте адреса, телефоны и номера счетов чиновников министерства, тех, кого еще не успел показательно уничтожить Артур. Он дал людям свободу, дал им право самим решать. И они решили, не все, лишь некоторые из них.

Город превратился в бойню. На улицах царил беспредел. Комендантский час отменили, но люди так же сидели по домам, выйти из которых в темное время суток было равносильно самоубийству.

За день до той ночи Артур пригласил меня к себе. С тех пор я так и не был в своей квартире. Люди Артура пытались поддерживать порядок, но это плохо получалось. Министерство больше не вмешивалось в наши дела. Я не знал, почему они так легко отступили, может, решили понаблюдать, как мы сами себя уничтожим.

«Жизнь рождается из крови», – сказал как-то Артур за ужином. Он был совершенно спокоен, медленно разрезал чуть поджаренный стейк и так же медленно пережевывал его. Ему будто нравилось все происходящее. Я не знал, сколько было убитых, я не знал, все ли они были министерскими крысами, как называл их Артур. Но, даже если так, даже если были, разве так они заслуживали умереть?

Каждый вечер Артур с упоением слушал сводки новостей. Его рот искривлялся в чуть заметной улыбке, а под длинными черными ресницами блестело победоносное Я. Это была не радость победы, радость мести, вот что забавляло его.

Лиззи жила с нами. То, что она сделала с Марком, уже никого не волновало. Даже меня. У каждого из нас будто обнулилось прошлое, и каждый начал с чистого листа. Вот только этот лист уже был испачкан кровью и бесконечными ночными разбоями. Я смотрел на тяжелую дверь магазина техники, она висела на одной петле и скрипела от каждого порыва ветра. Продавец, как и директор магазина, ушел на следующий день, а весь товар растащили уличные хулиганы. Я не знал, где они были раньше, эти недовольные, бунтующие, сносящие все на своем пути, но сейчас их было предостаточно. От мысли, что кто-то из них мог быть юристом или учителем, менеджером или обычным продавцом, от мысли, как долго копилась их ярость и кем на самом деле были эти люди, мне становилось страшно до костей. Как долго они играли в тех, кем не являлись, как фанатично они уничтожали улицы и дома. Нужно было поставить у каждого магазина охрану, но любые министерские магазины для Артура не представляли никакой ценности.

– Пусть люди берут, что хотят, – технику, одежду, продукты. Рано или поздно они все разграбят, и им придется работать, – утверждал он. – Они пойдут на фабрики и заводы, вернутся в свои магазины, к своим нелюбимым делам, только потому, что ничего другого они не умеют.

Хлою мы так и не нашли. Но, как уверил нас Артур, его люди работают над этим.

А что до меня? Я не знал, кто я теперь.

– Ты можешь пойти учиться, можешь стать кем захочешь, – говорил Артур.

Штука в том, что я ничего не хотел.

– Почему они не оказывают сопротивления? – как-то спросил я.

– Сопротивления? Кучка управленцев пойдет против всех? Ты знаешь, сколько здесь людей?

Я знал – весь город, все города, вся страна, все государство.

Тогда, когда люди вышли на улицы, Артур не ограничился одними лишь экранами, он запустил трансляцию самосуда на каждом из телевизионных сигналов. И все, кто остался тогда по домам, были свидетелями этой казни.

Для кого-то жизнь почти не изменилась. Они так же ходили на работу, так же приходили с нее, жили с теми, с кем было положено, продолжали следовать сценарию. В том было их спокойствие, а мне было спокойнее, что хоть что-то осталось как есть.

Опавшие листья играли с листовками, кружась по дороге, поднимаясь с земли. Красные лилии – символ свободы – топтали и бросали в урны. Никто не смотрел на символы, всем было не до них. Артур печатал новые листовки, с лозунгами уже новой партии, я тоже в нее вступил, как и Лиззи, как и все, кто был с ним. Артур сказал, я могу работать на него, быть осведомителем. Впрочем, мне не привыкать.