Исаии, короткую скучную проповедь, которая мало впечатлила тех немногих прихожан, что решили приобщиться к Богу перед рабочей неделей. Даже пастору Джону, казалось, надоело его собственное послание.

Он прочистил горло и произнес короткую заключительную молитву, а затем призвал к алтарю.

– Я знаю, что некоторые из вас сидят с тяжелым сердцем. Знаю, что они устали нести крест. И я говорю им: вы можете уйти отсюда другими людьми. Аминь? У Бога есть на вас планы. Аминь? Все, что вам нужно, – это пригласить Иисуса в свое сердце. Остальное он управит сам. Кто-нибудь хотел бы сегодня подойти к алтарю? Кто-нибудь хотел бы отдать свою жизнь Христу?

В святилище было тихо. Люди поглядывали на часы, убирали Библии, отсчитывали минуты, оставшиеся до наступления понедельника и работы.

Я не пошевелилась. Что-то на меня нашло. Что-то нахлынуло на меня, наполнило и захватило. Я слышала этот призыв к алтарю сотни раз и абсолютно ничего не чувствовала. Я молилась, делала записи в дневнике и слышала только самый слабый шепот Христа. И этому шепоту я не доверяла, потому что, возможно, то был шепот моей матери или моей отчаянной потребности стать доброй, чтобы понравиться. Я не ожидала услышать громкий стук в дверь моего сердца, но в ту ночь я его услышала. Теперь, поскольку меня приучили задавать вопросы, я иногда спрашиваю себя: «Что на тебя нашло? Что именно?»

Я никогда не чувствовала ничего подобного, ни до, ни после. Иногда я говорю себе, что все это выдумала – переполненное до предела сердце, желание познать Бога и быть им познанной, – но это тоже неправда. То, что я чувствовала той ночью, было настоящим. Таким же настоящим, как все, что может испытать человек. Я знала, что мне нужно делать.

Я училась в четвертом классе. Я подняла руку, как меня научили в школе. Пастор Джон, закрывавший свою Библию, увидел меня в этой кучке народа на центральной скамье.

– Слава Богу, – сказал он. – Слава Богу. Гифти, пройди к алтарю.

Я, дрожа, долго шагала по проходу, опустилась на колени перед пастором, а когда он положил руку мне на лоб, почувствовала луч света от самого Бога. Это было почти невыносимо. Немногочисленные прихожане в святилище тоже протянули ко мне руки и принялись молиться, некоторые тихонько, некоторые громко, некоторые на других языках. Я повторила молитву пастора Джона, прося Иисуса войти в мое сердце, и когда встала, чтобы покинуть святилище, то знала без малейшего сомнения, что Бог уже в нем.

Глава 30

Быть спасенным – невероятно. Каждый день я шла в школу и с жалостью смотрела на своих одноклассников, беспокоясь об их бедных душах. Мое спасение было секретом, чудесным секретом, который я хранила в сердце, и как жаль, что с ними оно еще не произошло. Я улыбалась даже миссис Белл, моей учительнице, и молилась за нее.

Но мы жили в Алабаме, и кого я обманывала? Мой секрет совсем не был только моим. Когда я сказала Мисти Мур, что спаслась, она ответила мне, что тоже успела, еще двумя годами ранее, и я почувствовала стыд за ту маленькую радость, которой жила всю неделю. Я понимала, что это не соревнование, но подсознательно думала, что выиграла. Однако Мисти Мур, девушка, которая однажды на перемене задрала рубашку, чтобы Дэниел Джентри перестал распускать слухи о ее груди, спаслась до меня. Ореол святости исчез, но я изо всех сил старалась сохранить в памяти протянутые ко мне руки, святилище, гудящее от молитв.

Мама вернулась на работу, а Нана так и спал на диване. Не с кем было поделиться хорошими новостями. Я начала работать волонтером в своей церкви, пытаясь куда-то применить свое спасение. Но особо нечего было делать. Иногда я собирала гимны, оставленные на скамьях, и клала их на место. Примерно раз в два месяца моя церковь отвозила фургон в столовую для бездомных, но чаще всего приходила только я. П. Т., который водил фургон, глядел на меня, стоящую в рваных джинсах и футболке, и вздыхал. «Сегодня только ты?» – спрашивал он, и мне было интересно, кого еще П. Т. ожидал увидеть.

Также у нас был стенд фейерверков недалеко от шоссе на границе с Теннесси, который назывался «Бама Бум!». Я до сих пор не понимаю откуда. Может, правительство выделило. Может, пытались немного подзаработать. Подозреваю, что пастор Джон просто любил фейерверки и использовал нашу церковь как предлог. Технически я была слишком молода, чтобы работать волонтером на стенде, но никто не проверял документы, поэтому время от времени я записывала свое имя в регистрационную карточку и направлялась к границе с П. T. и ребятами из старшей молодежной группы, которым было гораздо интереснее тусоваться у киосков с ракетными бластерами, чем разливать суп для бездомных.

На самом деле я им мешала, но я привыкла молчать и держаться подальше. Они поставили меня на кассу, потому что только у меня получалось пробивать чеки, не пользуясь огромным калькулятором, который мы держали под прилавком. Я сидела за стойкой и читала книги, пока П. Т. пытался запустить фейерверк. Мы не должны были использовать товары без оплаты, поэтому всякий раз, когда пастор крался к ящику римских свечей, я громко прочищала горло.

Райан Грин был одним из молодых волонтеров. Ровесник Нана, он бывал у нас дома на нескольких вечеринках. Я его недолюбливала, но не подозревала, что он самый крупный дилер в школе, – тогда бы, вероятно, возненавидела. Он был громким, злым, тупым. Я никогда не записывалась волонтером, если видела его имя в списке, но он был протеже П. Т., и поэтому ему приходилось иногда появляться, даже когда состав укомплектовали.

– Эй, Гифти, когда твой брат вернется на поле? Нам без него туго.

Прошло два месяца с травмы Нана. Врач сказал, что брат идет на поправку, но все еще должен поберечь правую сторону. Наша мать и доктор Нана прекратили давать ему болеутоляющие, но он все равно валялся на диване, смотрел телевизор или просто пялился в никуда с этим мечтательным видом. Брат начал возвращаться к тренировкам, но по-прежнему несильно нагружал ногу и всегда приходил домой с жалобами на боль.

– Не знаю, – ответила я Райану.

– Блин. Передай, что он нам нужен.

Я уклончиво фыркнула и вернулась к своей книге. Райан выглянул наружу, проверить, не вернулся ли пастор. Перед П. Т. он был другим, таким же громким и неприятным, но с религиозным оттенком. Не ругался и не плевался. Поднимал обе руки во время молитвы, плотно закрывал глаза, громко пел и покачивался. Я не любила Райана не только из-за его двуличия, но и потому, что он всегда носил с