– Я тебя провожу, – говорит Шарль, открывая со своей стороны.

Стоя у капота машины, мы пожали друг другу руки.

Не говоря ни слова.

Направляясь к метро, я спрашиваю себя, не стал ли Шарль моим единственным другом?

Еще пять дней до четверга, и отступать будет некуда. Такой обратный отсчет и успокаивает, и ужасает. На данный момент я предпочитаю спокойствие.

Несмотря на полбутылки шотландского виски, выпитого накануне, вскочил я на рассвете в полной боевой готовности. Проглатывая кофе, констатировал, что просмотренные карточки начинают усваиваться. В понедельник или во вторник я должен получить результаты дополнительного расследования, и мне останется день или два на выработку стратегии. Лишь бы там было чем поживиться.

После ухода Николь в квартире стало очень уныло.

Матильда перестала оскорблять меня по автоответчику. Наверное, все ее силы уходят на то, чтобы удержать мужа от немедленной подачи жалобы. А может, он это уже сделал.

Камински, чопорный как всегда, прибыл в условленное время с точностью до секунды. У нас в программе чтение и анализ многочисленных документов, используемых при подготовке агентов Raid, психологические аспекты захвата заложников и допросы.

Сначала он набросал подробный список всех вариантов поведения, на которые могут решиться заложники – при условии, что их продержат достаточно долго, – и тех мер предосторожности, которые обычно принимают коммандос. Это позволит мне ознакомиться с различными психологическими стадиями, через которые проходят жертвы, а значит, определить, в какие моменты они будут наиболее уязвимы.

Ближе к полудню мы подвели итог проделанной работе, а после обеда занялись исключительно допросами. Мой опыт менеджера хорошо подготовил меня к подобным техникам манипуляции людьми. Допрос заложников – это не что иное, как собеседование при приеме на работу, умноженное на ежегодное собеседование по подведению итогов и возведенное в квадрат наличием оружия. Главное отличие в том, что на предприятии служащие пребывают в состоянии замаскированного страха, а при захвате заложников жертвы открыто рискуют жизнью. И то сказать… На предприятии тоже. В конечном счете единственная настоящая разница заключается в оружии и в инкубационном периоде.

А вечером, как и договорились, мы ужинаем с Люси.

Это она меня пригласила, и она же выбрала ресторан. Рано или поздно, старея, мы становимся детьми наших детей, и теперь уже они берут на себя заботу о нас. Но поскольку мне не хочется верить, что это уже свершилось, я предложил поменять ресторан. И мы отправились в «Роман нуар», который был в двух шагах. На улице тепло, Люси совершенно очаровательна и делает вид, что в нашем совместном ужине нет ничего необычного. В силу умалчивания и попыток говорить о чем-то другом это «необычное» вдруг превращается в отдельное событие. Люси пробует вино (всегда считалось, что в семье она наиболее продвинута в этой области, хотя никаких тому доказательств не существовало). Полагаю, она не знает, с чего начать. В любом случае она болтает обо всем и ни о чем: о квартире, которую она решила поменять, потому что там слишком мало света, о своей работе в ассоциации, о том, что иногда она выступает в качестве назначенного судом адвоката и это приносит какие-то деньги, позволяющие скромно существовать. Люси никогда не говорит о своих романах, пока они не заканчиваются. Раз уж она не касается этой темы, я спрашиваю:

– Как его зовут?

Она улыбается, отпивает глоток вина, поднимает голову и объявляет, будто скрепя сердце:

– Федерико.

– Ты определенно не можешь без экзотики. Как там звали предыдущего, а?

– Папа! – восклицает она, улыбаясь.

– Фусааки?

– Фусасаки.

– А какой-нибудь Омар, случайно, не мелькал?

– Тебя послушать, так можно подумать, что у меня их сотни было.

Мой черед улыбнуться. Слово за слово мы делаем вид, что забыли, зачем мы оба здесь. Чтобы ободрить ее, заказав десерт, я спрашиваю, как мама.

Люси отвечает не сразу.

– Ужасно грустная, – наконец говорит она. – И вся на нервах.

– Период сейчас такой нервный.

– Может, объяснишь?

Иногда к беседе с собственными детьми следует готовиться, как к профессиональным переговорам. Разумеется, у меня не было ни сил, ни желания это делать, поэтому пришлось импровизировать, касаясь только самых общих фактов.

– А конкретней? – спросила Люси, выслушав мой довольно сбивчивый рассказ.

– Конкретней: твоя мать ничего не желала слушать, а твоя сестра ничего не желала понимать.

Она улыбнулась:

– Ну а где мое место во всей этой истории?

– Есть одна вакансия в моем лагере, если пожелаешь.

– Это не поле боя, папа!

– Нет, и все же это бой, и на данный момент я веду его в одиночку.

Придется объяснять. И опять лгать.

Повторяя то, что я говорил Николь, я осознаю, какую же гору вранья я нагромоздил. И с трудом удерживаю ее в неустойчивом равновесии. При малейшем осложнении все рухнет, и я тоже. Объявление о работе, тесты, взятка… Тут-то все и застопорилось. Люси куда проницательней своей матери и ни на секунду не поверила моим россказням:

– Крупное кадровое агентство, которое решилось на такую дурь ради нескольких тысяч евро? Это ни в какие ворота не лезет…

Только слепой мог не заметить ее скепсис.

– Не ВСЕ агентство. Тот тип решил провернуть все в одиночку.

– Все равно риск есть. Он что, не дорожит своей работой?

– Понятия не имею, мне лишь бы контракт подписать, а там пусть его засадят, мне плевать.

Пока официант нес кофе, мы молчали, а потом никак не получалось начать разговор. Я знал почему. Люси тоже. Она не поверила ни слову из того, что я наговорил. Узнаю ее манеру дать мне это понять: она пьет кофе, поставив оба локтя на стол.

– Мне уже скоро пора…

Верный признак отказа от дальнейшего разговора. Она еще могла бы почесать там, где болит, но не делает этого. Она найдет, как запудрить мозги матери и сестре, она выкрутится. По ее мнению, я ввязался в какую-то темную историю, и она совершенно не рвется узнавать детали. Люси предпочитает сбежать.

Мы немного прошлись вместе. Наконец она повернулась ко мне:

– Ладно, надеюсь, все получится, как ты хочешь. Если я тебе понадоблюсь…

Но в том, как она пожала мне руку и поцеловала, было столько грусти…

Оставшаяся часть выходных была похожа на ночь перед боем.

В час битвы завтра вспомни обо мне[17].