— Де Керси, так и знал, что ты плохо кончишь! — громогласно раздалось надо мной.

— А? — я вздрогнула, и, щурясь против света, попыталась рассмотреть говорившего. — И вам доброго денечка, пан Мнишек! — я изобразила на лице идиотскую улыбку недалёкой деревенщины, узнав отца Дельки.

Пан Редзян меня, мягко говоря, недолюбливал. Конечно, он-то шляхта в куць его знает каком лохматом колене, а я, по его мнению, так — голь перекатная, примазавшаяся к любимой дочке. А ещё он терпеть не мог, когда я в его присутствии изображала глупую селянку. Я незаметно накинула конец шали на прикованную к подлокотнику руку, авось он ещё не заметил, что я арестантка.

— А шо такие люди и вдруг в таком месте? — продолжила ерничать ваша покорная слуга.

— Где пан Вильк? — вместо ответа спросил Мнишек. — Я видел, как по твоей милости уважаемого магистра волокла стража, словно татя какого.

— И шо, как где-то течь, так сразу я?! Откель же мне знать де пан чародей делся. Може, он с паном капитаном пиво потребляет, али ещё какие жидкости непользительные.

Мнишека-старшего передёрнуло, словно я сморозила полную непристойность. Хозяин кипелленской верфи едва сдержался, чтобы презрительно не сплюнуть на пол.

— Лучше бы я тебя в музей устроил, чем Ничека. Глядишь, и упырь бы тобою подавился, и парень бы жив остался! — в сердцах буркнул пан Редзян, развернулся на каблуках и исчез в коридоре управления.

Я лишь мрачно хмыкнула ему в спину. Три года назад при музее открылась вакансия реставратора, на которую претендовали двое выпускников — я и Юзеф Ничек. А поскольку главным меценатом музейного дома был Мнишек, и решающее слово оставалось за ним, то теплое местечко реставратора мне не светило. К тому же Юзеф тогда ухлёстывал за Делькой, а мне оставалось только бродить по улицам, глотая жгучие слёзы обиды. Тогда, я едва не сбила с ног Врочека, вышедшего к двери повесить объявление о найме младшего книгопродавца. В тот же день я устроилась в книжную лавку.

Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи

— Как освобождают? — удивился я.

Обычно стража не торопилась отпускать задержанных, мало ли что. Даже Марек перестал кружить в углу, прислушиваясь. Мне показалось, что у него наступило прояснение, но ненадолго. Он неожиданно взвыл и, потрясая руками, пустился в пляс. Притопывал, хлопал руками и кричал:

— Люсюсенька! Люсюсюсенька!

— Ммм… Ыыыы…— простонал неподозрительный тип.

— Тихо там! — рявкнул стражник. — На выход, пан Вильк.

— А остальные? — недовольно спросил я, протягивая, закованные в противомагические наручи, руки.

Огромные железные рукавицы полностью скрывали ладони, а длинные шипы мешали прислонять их к себе. Они впитывали любое сотворённое заклятье и превращали его в «голодные чары», которые с мерзким чмоканьем принимались за пожирание пальцев.

Стражник прицепил к кольцу между наручами специальный крюк на длинной палке и повёл меня по коридору. Четверо Пресветлых, какой позор! Магистра Ночной стражи тащили, как бестолкового щенка на сворке. Могли бы сразу снять эту пакость, а не вести через всё отделение на потеху служащим, некоторые из них знали меня в лицо. Не иначе, местный капитан удружил. Были у нас трения по одному делу пару лет назад, тогда зодчекские стражи с плеском сели в лужу, не без моей помощи.

— Пока поручились только за вас. Если капитан прикажет, отпустим остальных. Коль вы магистр Ночной стражи, то должны знать правила.

Я кивнул. Правила мне хорошо известны.

Мы поднялись из подземелья на первый этаж, и пошли по темному коридору. Встречные сыщики смотрели на меня с плохо скрываемым презрением. Еще бы! Такой повод поглумиться — сам Бальтазар Вильк закованный в противомагические наручи. Еще никогда не чувствовал себя на другой стороне. Странное ощущение, вчера был первым героем, а сегодня едва ли не последний злодей. Я встряхнул головой. Что за чушь лезет в голову? Стоит только вспомнить о проклятии, и я окончательно теряю самообладание.

— Пришли. Проходите! — сообщил стражник, снимая наручи с крюка, и ткнул им в пасть железного чудища, выпирающего из двери, так что створка сразу открылась.

Яркий свет ударил в глаза. Я прищурился и прикрылся железными рукавицами.

— Не стойте в дверях, входите скорее. Ненавижу сквозняк.

Я двинулся в кабинет. Стены украшали многочисленные награды: золотые, серебряные, бронзовые и даже вовсе не драгоценные медали; именные грамоты, вышитые ленты, сабли и кинжалы с гравировкой. Выше висели портреты одного и того же человека в парадном мундире, дорогом вечернем камзоле и повседневном костюме. Длинное лицо с глубокими залысинами в седых волосах, с тяжёлыми густыми бровями и массивным носом. Я перевел взгляд на стол с аккуратной стопкой книг, письменным набором с хрустальной чернильницей и фарфоровой тарелкой с орешками.

Да, может, раньше капитан Эдегей и был неплохим стражником, но не сейчас. Брацу с его жалкими потугами до самомнения этого престарелого хлыща, как блохе до луны.

— Вам удобно? — с тоскливой издевкой спросил человек с портретов, развалившись в огромном кресле.

— Не особо, — всё еще осматриваясь, хмуро ответил я.

Наручи щелкнули, сорвались с моих ладоней, и по небрежному взмаху седовласого улетели в угол, спрятавшись в большом черном ящике.

— Капитан Кшиштоф Эдегей, — представился он, даже не приподнявшись из кресла.

— Я помню. Да и вы меня, наверняка, тоже. Магистр Бальтазар Вильк, Ночная стража Кипеллена, — чуть склонил голову я.

— Ах да, что-то припоминаю… тот инцидент двухгодичной давности, — брезгливо поморщившись, кивнул седовласый, зачерпнув горсть орехов, — но, то дела давно минувших дней. А что же приключилось сегодня? Всё же хотелось бы услышать вашу версию.

— Позволите присесть? — спросил я и, не дожидаясь ответа, бухнулся в кресло напротив него.

Бессчетные награды раздражали навязчивым блеском и бессмысленной попыткой пустить пыль в глаза. Среди бесстыжих побрякушек затесался даже пригвожденный к стене «Великий крест дружбы», который фарницийские чиновники раздаривали всем кому ни попадя. Нет, были здесь и действительно стоящие. Всё же, кого попало, в кресло капитана не посадят. Но Эдегей в нём явно засиделся, я бы даже сказал — заплесневелся…

Капитан зодчекского отделения непринужденно жевал орехи, наслаждаясь мелочным торжеством глупости над разумом, и я никак не мог собраться с мыслями. Пришлось представить исковерканный труп пятой жертвы, чтобы вернуться