конце концов, без актеров второго плана пьеса была бы скучной.

После разговора с Себастьяном о том, что не всегда хочется играть главные роли, я вернулся к ранним этапам своей карьеры. В те времена, когда все всегда было мрачным. В Голливуде актеров очень много. Я не был готов к этой реальности. Я пришел туда, думая, что получу любую роль, какую захочу. Я был идиотом.

Дети встают, хватают свои вещи и уходят, кроме одного.

— Эй, Джейкоб?

— Себастьян, ты сегодня хорошо поработал. Я был впечатлен.

— Правда?

Я киваю. Из него сочится талант. Я беспокоился, что его страсть к театру не означает, что он справится, но, к счастью, это оказалось не так. Я видел, сколько труда он вложил в эту роль, и было бы глупо не взять его.

— Так и было. Хорошая работа. Как ты себя чувствуешь?

Он вздыхает и смотрит на свою мать, которая изо всех сил старается не замечать меня и терпит неудачу.

— Думаю, я справился. Мне было весело, а это, по словам мамы, самое главное.

— Твоя мама очень умная.

Он улыбается.

— Не говори ей об этом.

Я смеюсь.

— Ты хотел меня о чем-то спросить?

Он смещается, и я вижу, что все, что у него на уме, он не хочет говорить.

— Это не вопрос.

— Ладно.

— Это больше… Я кое-что слышал в школе.

Я прислонился к сцене.

— Что бы у тебя ни было на уме, ты можешь сказать это.

— Хорошо. Вот оно. Я слышал, что ты ходил на свидание с моей мамой.

Ладно, это определенно не то, чего я ожидал.

— Это было не свидание, мы обедали, чтобы обсудить пьесу.

— Все говорят, что ты с ней встречаешься.

Я тяжело вздохнул.

— Мне жаль, что они не дают тебе покоя. Мы не встречаемся.

Он качает головой.

— Я также слышал ее разговор.

Теперь я заинтересовался.

— Да?

— Она говорила тете Сибил, что хочет тебя поцеловать.

Я мог бы сейчас станцевать зажигательную джигу, но держу себя в руках.

— Многие женщины хотят меня поцеловать, — говорю я в шутку.

— Тебе стоит пригласить ее на свидание.

— Себастьян…

— Нет, я серьезно. Раньше она не часто улыбалась. Она всегда была грустной, никогда не красилась и не делала прическу. Теперь она улыбается. Я думаю, ты ей нравишься.

Я улыбаюсь, думая о том, как ему, наверное, тяжело.

— Мне тоже нравится твоя мама.

— У тебя есть мое разрешение пригласить ее на свидание.

— Я ценю это.

Он протягивает руку.

— Спасибо за разговор.

Я вкладываю свою руку в его и пожимаю.

— Я ценю, что мы смогли уладить это как джентльмены.

— Если ты причинишь ей боль…

— Я сам себя покалечу, — обещаю я. — В субботу мы все едем на фестиваль в город, и я заберу вас троих. Как насчет того, чтобы порыбачить перед этим?

Себастьян улыбается.

— Я бы с удовольствием.

— Я тоже, и спасибо за разговор.

Себастьян улыбается и звучит слишком взросло для своих одиннадцати лет.

— В любое время.

* * *

Я нервничаю. Я никогда не нервничаю. И, тем не менее, вот он я, стою перед дверью Бренны, чувствуя себя шестнадцатилетним подростком, который собирается подцепить девушку, слишком красивую для него. Только я не иду на свидание. Мне не шестнадцать. И поцелуя в конце сегодняшнего вечера не будет. Я бы отдал свой левый орех за то, чтобы это оказалось правдой. Я благодарю Бога за годы занятий актерским мастерством и роли, в которых мне приходилось быть кем-то другим, потому что сегодняшний вечер станет шоу всей моей жизни. Мы с Бренной никогда не будем вместе, поэтому я должен притвориться, что то, что я сказал ей в классе, было ложью и что она мне совершенно неинтересна в этом смысле. Это просто ночь на фестивале с кучей ненормальных людей.

Я поднимаю руку, чтобы постучать, но дверь распахивается. Там стоит Мелани с широкой улыбкой.

— Привет, Джейкоб.

— Привет, Мел.

Она открывает дверь шире и машет рукой, чтобы я вошел.

— Мама и Себастьян должны скоро приехать. Он часами болтал по телефону, рассказывая всем своим друзьям в Калифорнии, что получил роль.

— Он был тем самым Кеники.

И он действительно был таким.

— Он очень взволнован.

— Как и я.

— Итак, — говорит Мелани, опускаясь на диван, — что это за фестиваль?

Я очень рад, что она задала именно этот вопрос. Одному Богу известно, как бы я справился, если бы речь шла о ее матери.

— Он небольшой, там будет музыкальная группа, еда и аттракционы. По крайней мере, так было, когда мы были детьми. Ну и, конечно, будет тракторная гонка.

Она поджала губы.

— Что?

— Тракторная гонка. Это когда тракторы запрягают, и они пытаются протащить тяжелые упряжки как можно дальше.

— Звучит…

— По-деревенски? — заканчиваю я за нее.

Она смеется.

— Просто я никогда о таком не слышала.

— Правда? Это сделал твой отец.

У Мелани отвисает челюсть.

— Он сделал?

— Да, он отлично разбирался в механике и вложил кучу труда в свой трактор. Странно, что он об этом не рассказывал.

— Папа мало говорил о Шугарлоуф. Его часто не было дома, а когда он был дома, мы были в центре его внимания.

— Похоже, так и должно было быть, — говорю я.

Мелани пожимает плечами.

— Наверное.

— Ты не уверена.

— Просто мне кажется, что все эти истории о нем, когда он был моложе, не имеют смысла. Он совсем не похож на того парня, которого я знала. Он был пилотом, дисциплинированным и очень скучным. Он любил меня и Себастьяна, но больше всего он любил летать. Когда он не летал, он готовился к этому. Я не знаю…

— Ты чувствуешь, что не знала его так хорошо?

Она отводит свои рыжие волосы в сторону и начинает заплетать их.

— Я знала, что он хотел, чтобы я знала.

— А с твоей мамой так же?

Мелани тихонько смеется.

— Нет, определенно нет. Мама — открытая книга. Она рассказывает нам о том, как была ребенком и как росла в Миннесоте.

Интересно, почему Люк не рассказывал о своем детстве? Он ведь рос не так, как я. Его родители были более чем любящими, и, насколько я помню, он ни в чем не нуждался. Конечно, скорее всего, ему приходилось помогать по хозяйству, но ведь так поступало большинство из нас.

— Ну, если ты хочешь что-то узнать, я постараюсь тебе помочь, но, возможно, ты просто захочешь поговорить о нем с бабушкой и дедушкой, — предлагаю я.

— Уверена, им это понравится.

Я улыбаюсь.

— Наверняка понравится. Я знаю, когда умерла моя