беспокойный дух бродит. Неуловимо скользя, перетекая с места на место, они и правда кажутся бесплотными, а в странных переливах их голосов чудится что-то потустороннее.

Они трусцой пересекают дно лощины, направляясь на север, в сторону шоссе. Но останавливаются сильно не доходя, тут кончается их территория. Нужно обновить пограничные знаки телесными выделениями. Что досюда, все наше. Начертано мочой и калом, письмена, идущие из нутра.

Теперь на восток, к другому рубежу, где их подпись поблекла. Но очень скоро их резко останавливает нарушение привычного порядка, случившееся за последние сутки, пока их тут не было.

Земля в этом месте вскрыта и разит костью. Почва, когда она порвана, источает запахи, которых людское обоняние не улавливает, однако чепрачному шакалу, о, ему она о чем только не говорит. Рана большая и свежая, от нее идут и запахи копальщиков, пот, слюна, кровь, металлические острия их когтей, хотя их самих уже нет. Возможно, захотели вырыть нору. Возможно, еще вернутся докопать.

Они возвращаются наутро. Два молодых человека в комбинезонах, в руках у них лопаты. Выдыхают в холодном воздухе ясно видимый пар. Рано, солнце едва встало, и по земле тянутся бледные тени надгробий. Шакалы давно отсюда ушли, другие существа заняли их место.

По листу волнисто ползет гусеница.

Сквозь траву прядкой дыма пробирается сурикат.

Жук семенит лапками, останавливается на мгновение, движется дальше.

Лукас и Андиле копают и копают. Человек не птица, его нельзя просто кинуть в неглубокую ямку, где до него может добраться шакал. А могилу глубиной в шесть футов, куда поместится взрослый мужчина, вырыть непросто, тем более когда земля сверху подмерзла. Хотя в их кости проник металлический холод, оба пыхтят и потеют, и они только рады прерваться, когда появляется Алвейн Симмерс.

Он приехал, чтобы прочувствовать, в чисто физическом смысле, место, где ему предстоит совершить погребение. Одно дело в церкви, там негде споткнуться, там все плоское и послушное. Но тут, на местности, иначе. К тому же Мани пожелал, чтобы все было по канонам Нидерландской реформатской, и это смущает пастора слегка, потому что он успел подзабыть кальвинистский уклад.

Лукас и Андиле, опершись на лопаты в недокопанной могиле, смотрят с нескрываемым любопытством, как «тойота королла», переваливаясь на грунтовой дороге, подъезжает к семейному кладбищу и останавливается у его кованых железных ворот. За рулем женоподобный мужчина, который, выбравшись наружу, оказывается мужеподобной женщиной. На ней белая свободная куртка и длинная коричневая юбка, ниже видны выразительные икры и туфли без каблука, она спешит обогнуть машину, чтобы извлечь на свет божий несчастного слепого раздражительного пастора.

Другую руку, Летиция! Он тяжело дышит. Сколько раз тебе говорить!

Прости, Алвейн, прости…

Это у них вечный рефрен, наставительный упрек и следом извинение, и каждый из двоих, похоже, получает удовольствие от своей ненавистной роли. Брат и сестра в их случае – всего лишь слова, под которыми что-то куда более глубокое и тесно переплетенное. Сейчас они бредут, переплетенные, по неровной земле, минуют ржавые железные ворота и двигаются дальше, обходя надгробия, покосившиеся и дряхлеющие, нет, не сами они, а надгробия, хотя по-своему и сами они покосились и дряхлеют. Где мы? громко вопрошает Алвейн Симмерс. Почти пришли, отвечает Летиция Симмерс.

Из прямоугольной ямы в земле за их приближением следят Лукас и Андиле.

Пришли уже?

Да, Алвейн, сейчас уже пришли.

Мне здесь надо будет стоять?

Да, тебе здесь надо будет стоять.

Он втягивает воздух, поворачивая голову из стороны в сторону, как монарх, обозревающий свои владения. Кто здесь? спрашивает внезапно, ощутив чье-то присутствие на уровне колен.

Это мы, хозяин.

Кто – мы?

Андиле и Лукас, хозяин.

Отвечает ему Андиле, Лукас ни за что бы не сказал «хозяин», по крайней мере с некоторых пор. В нем чувствуется сдержанная гордость или, возможно, презрение, он смотрит на белую пару словно бы сверху вниз, хотя стоит по пояс в земле. Между тем Андиле кивает головой и приниженно улыбается, он, будь его воля, зарылся бы в землю целиком.

Поехали домой, Летиция. Я все увидел.

Хорошо, Алвейн, послушно отвечает она, хотя в голове у нее промелькнуло нехорошее желание сказать ему другие слова, что ты несешь, Алвейн, ты же не видишь ровно ничего. У нее часто возникают жестокие побуждения, но она их подавляет, все, кроме тех, что относятся к ней самой. Под длинной юбкой и рукавами у Летиции заживают кое-какие раны, которые она сама себе нанесла.

Двое белых садятся в машину и уезжают, двое черных копают дальше. Если честно, эта интерлюдия была ни к чему, мы бы могли без нее обойтись, однако она повторяется обратным ходом всего четыре дня спустя, когда «королла» с братом и сестрой появляется снова. Но на этот раз следом едет катафалк, слегка модифицированный черный «вольво». Он проделал за ними весь путь из города и теперь, пошатываясь и кренясь, одолевает грунтовую дорогу, доставляя на кладбище гроб в стиле «убунту» с телом Мани Сварта.

На задние двери машины прозаическим белым шрифтом нанесено по трафарету название бюро, «Погребальные услуги братьев Винклеров», а за рулем Фред, он выглядит намного старше своих лет, в тридцать семь уже полностью лыс, линии его лица никнут, вторя большим обвислым усам. Майка и трусы тесноваты ему, что выражается в еле заметной хмурой морщинке между бровей. Сверху на нем его стандартный черный костюм, творческая жилка в человеке отсутствует напрочь, в химчистку, однако, он не отдавал костюм давно, и эманации его собственного пота, впитанного в иные, более жаркие дни, извилистыми струйками добираются до ноздрей Фреда, сидящего на водительском месте, заставляя их расширяться.

Есть, кроме того, в воздухе, или так ему чудится, слабый дух разложения, исходящий из гроба в задней части кузова. Не может такого быть, крышка туго привинчена, но время идет, а запах всё ощущается. На ладонях что-нибудь осталось? Он хочет, чтобы эти похороны на ферме прошли гладко, он знает, что для Алвейна Симмерса, чью церковь он посещает, они важны. Надо сказать, он очень много работы делает для пастора, они хорошо друг друга понимают, в какой-то мере у них, пожалуй, взаимовыгодное соглашение. На всё, конечно, Божья воля, но на Господне понимание в данном случае можно положиться, Он не против, когда человек извлекает маленькую прибыль во имя Его, главное, чтобы твоя сокровенная душа была чиста.

Фред Винклер чувствует порой, что душа у него внутри свешивается в глубину, будто сталактит. Нет, более свободно, с подрагиванием, как летучая мышь в пещере. Случится ли когда-нибудь так, что в некоем зернистом