Если амурные дела Рочестера в самом низу социальной лестницы затрагивали обитательниц Ветстоун-парка, то на самом ее верху речь шла как минимум об одной королевской фаворитке. Мисс Робертс была дочерью священника, а умерла она за год до Рочестера — и практически по той же причине, — проведя последние дни под духовным руководством доктора Бернета. Она оставила короля «ради личности и любви лорда [Рочестера], ибо в любви он ее как раз и заверил. Но внимание одной-единственной женщины, пусть и самой прекрасной в мире, вскоре наскучило лорду, и он ее оставил». Так сказано «Сент-Эвремоном» — и буквально то же самое заявил сам Рочестер Бернету, который свидетельствует: «На его взгляд, усилия, предпринимаемые для того, чтобы сохранить верность женщине (абстрагируясь от уз брака и отрицая хотя бы теоретическую возможность развода), являются слишком грубым посягательством на права свободного человека».

Брошенная Рочестером, мисс Робертс без труда вернула себе благосклонность короля. Верности Карл не требовал, как, впрочем, и не сулил. Он ничего не имел против того, что был у Нелли Гвин третьим — не третьим мужчиной, естественно, а третьим мужчиной по имени Карл в длинном списке ее любовников, — и позволял леди Каслмейн наставлять ему рога с целой ротой разночинцев — от лорда Монмута до канатоходца Джейкоба Холла.

Мисс Робертс оказалась едва ли не единственной фавориткой Карла, так и не ставшей мишенью сатир Рочестера; судя по всему, и после любовного разрыва она с ним дружила. В июле 1678 года (за год до ее смерти) Сэвил, находясь на леченье в Лезер-лейн, написал Рочестеру:

Признаюсь тебе, я сам себя не узнаю, пропустив за семь месяцев через глотку невероятное количество ртути, и узнавал бы того менее, не будь рядом мисс Робертс. Да, она тоже здесь, живет в одном доме со мной, и мы то и дело наталкиваемся друг на дружку, как парочка сумасшедших в Бедламе[55]. По сравнению с тем, через что приходится пройти ей, собственные страдания кажутся мне смехотворными. Это просто неописуемо — или, вернее, я не стану этого описывать, чтобы не лишить бедняжку удовольствия рассказать тебе все самой.

С именем Рочестера связывают и Нелли Гвин, что, безусловно, еще более примечательно. Правда, никто не оспаривает того факта, что, став королевской фавориткой, она Карлу не изменяла. Даже в сатирах Рочестера отсутствуют насмешки над ее неверностью. Да и сам тон сатир на Гвин не так резок, как в нападках на леди Каслмейн и герцогиню Портсмут; более того, в этих стихах порой проскальзывают лирические нотки:

Достойное занятье для девицы

Освободить мужчину из темницы,

В которой он ученостью томится.

Здесь, в Оксфорде, родителей она

Похоронила, бедная, одна,

Потратила кровавые гроши,

Лишь бы поминки вышли хороши,

И страстотерпец, отошедший в ночь,

Постиг во гробе: не скупится дочь.

Так знай же, дщерь достойная, тебя мы

Проводим, раскачав колокола,

Из трубок воскуряя фимиамы

И чаши осушая без числа.

Согласно многочисленным свидетельствам, Рочестер сохранил дружбу мисс Гвин, несмотря на однажды предпринятую им атаку на «всенародную подстилку». В единственном дошедшем до нас ее письме Нелли упоминает графа в числе друзей, отсутствие которых при дворе повергает ее в уныние; в 1677 году, когда мисс Гвин пришлось взять в долг, Рочестер выступил ее поручителем. Нелли, с ее добросердечием, могла пригреть на груди змею или представить королю собственную потенциальную соперницу, как это и произошло в эпизоде, с тревогой описанном Сэвилом в письме Рочестеру:

Я тут самую малость занялся шпионажем, потому что твой неизменный друг женского пола — и время от времени (особенно сейчас) и мой тоже — замешан нынче в истории, делающей ее всеобщим посмешищем и могущей однажды закончиться к нашему вящему неудовольствию. Дело заключается, если я правильно информирован, вот в чем: леди Эрве, вечно плетущая козни и постоянно готовая пополнить их список какой-нибудь новою, в поте лица своего трудится над тем, чтобы ввести в игру мисс Дженни Миддлтон. Нечего и говорить тебе, каким опасным может быть появление новой курочки в старом курятнике; хорошо хоть у ее светлости практически нет доступа к нашему Карлушке Великому. Поэтому она заманивает бедняжку Нелли по два-три раза в неделю на ужин к Ч[иффинчу], куда прибывает и сама со своей протеже; так что глупышка Нелли, сама того не ведая, сводит короля с Дженни, о чем леди Эрве громким шепотом и докладывает каждому встречному и поперечному у бедной мисс Гвин за спиной. Этот подвох разоблачила бы любая, но только не Нелли с ее головокружением от успехов и упорным нежеланием поверить в то, что друг может оказаться врагом. Вот я и решил поставить тебя в известность, потому что, хоть и водимся мы с твоей светлостью при дворе с совершенно разными людишками, дружба наша заставляет меня смотреть в оба, замечая любой случай, который может затронуть кого-нибудь из твоих друзей, как сейчас и происходит с Нелли. Нелли, с которой ты так дружишь и которая так великодушно и милосердно беседует со мной в моем нынешнем жалком состоянии.

Но адресатом этого письма был больной человек, ожесточившийся и против мира, и против собственного прошлого. Пусть он дружил с Нелли Гвин, пусть, по мнению иных, был ее любовником, но его ответ на сообщение о грозящей ей опасности проникнут невероятным цинизмом:

Я неизменно советовал даме, за которую ты вступаешься, одно и то же: Ни в чем не бери примера со своих соперниц, живи в мире со всем миром, будь поласковее с королем и даже не думай науськивать его на кого-нибудь, да и вообще не буди в нем сильных чувств, это ни за что не пойдет тебе на пользу, отвечай согласием на малейшие любовные порывы с его стороны и не будь дурой — не строй из себя ревнивицу; напротив, рукой, телом, душой, сердцем, умом и всеми прочими прелестями, которыми ты обладаешь, старайся доставить ему максимальное удовольствие, исполняя при этом малейшую его прихоть; что же касается новых увлечений, то у палки два конца, и на каком из них окажешься ты, еще не известно; будь не промах и сама, порой это помогает. Так что, сам видишь, мои советы изрядно расходятся с твоими, а уж хороший я сводник или нет, судить не мне. Некоторые дали бы ей другой совет — исполать.

В этих строках с их горьким заключительным аккордом можно усмотреть следы трагического и, не исключено, постыдного отречения, а восклицание «хороший ли я сводник или нет, судить не мне» уместно сопоставить с созданной примерно в те же дни Рочестеровой переделкой «Императора Валентиниана» Джона Флетчера, а именно с теми стихами, в которых император требует от своих клевретов заманить к нему на ложе Луцину:

У жен спросите, как себя вести,

Чтобы с ума красавицу свести;

Назначьте цену — и пустите в торг

Обман, угрозы, просьбы и восторг;

Солгите, наконец, что я влюблен,