Грех, а не преступление. И боюсь, Бог моей тюрьмой не управляет. Может, вам с падре посоветоваться, в церковь девчонку отвести?

– А как же награда за поимку апача? – спросил Флауэрс.

– Награду дают за апачские скальпы, – ответил шериф. – Сто песо за мужской скальп, пятьдесят за женский и двадцать за детский. Девчонка эта женщина или ребенок?

– Что-то среднее, – задумчиво проговорил Билли Флауэрс. – Так мне что – оскальпировать ее?

Шериф пожал плечами, показывая, что ему все равно:

– Живая она цены не имеет, – буркнул он.

Прежде чем Флауэрс успел ответить, за дверьми началось волнение. Послышался тоненький испуганный крик, а за ним громкий возбужденный вопль многих глоток. Шериф отпихнул стол, и они с Билли Флауэрсом вышли наружу.

Пренебрегая предупреждением Билли, кто-то из сердобольных горожан решил дать девочке напиться и для этого развязал ей руки и снял повязку со рта. И вот сейчас она лежала на одном из дразнивших ее мальчишек, вцепившись зубами в его шею, а тот тонко повизгивал, словно перепуганный кролик в зубах дикой кошки. Какие-то женщины пытались оттащить девочку, но та так крепко впилась зубами, что у них ничего не получалось.

– Ну что, теперь сами видите? – спросил Билли шерифа, перекрикивая оглушительный шум. – Наверно, теперь можно считать, что вы поймали ее в момент совершения преступления. – Флауэрс схватил девочку за волосы, быстро опутал веревкой ее руки и одним рывком стащил ее с мальчишки. С точно такой же решительностью он обыкновенно разнимал драки между своими собаками. Мальчишка, дико поводя глазами и по-прежнему тонко крича, сжимал рукой свою окровавленную шею и пятился назад, не обращая внимания на знаки, которые подавал ему Флауэрс, пытаясь объяснить, что рана его не смертельна.

Билли держал девочку за волосы на вытянутой руке. Она даже не пыталась ему сопротивляться, хорошо понимая, что это бесполезно.

– Должен сказать, я крепко устал от вас, миссис, – с казал старик, – и рад буду от вас избавиться. – Он разжал хватку, и девочка упала на колени. – Оставляю ее здесь, – продолжил он, поворачивая голову к шерифу. – Я поймал ее, а теперь делайте с ней что хотите. Хотите, отпустите, мне все равно. Но предупреждаю: остерегайтесь. Вы сами видели, отвернетесь – и она убьет, вот какая дикая.

Флауэрс в последний раз посмотрел на девочку. Она стояла на коленях в грязи посреди городской площади. Он вовсе не был сентиментальным, однако к ней он чувствовал своего рода уважение, как чувствовал уважение к пумам и медведям, с которыми ему доводилось сразиться. И так же, как это бывало на прежних охотах, он почувствовал, пусть на одну минуту, жалость к ней. А потом повернул мула и пустил его рысцой по той же улице, по которой они пришли.

Записки Неда Джайлса

Блокнот III

La niña bronca

Языческий бог солнца спасает жизнь умирающей девочке

11 мая 1932 года

Бависпе, Сонора

Как же быстро улетучилась эта наша атмосфера «летнего лагеря». Перед лицом страшных событий мне совестно за легкомыслие моего дневника. С чего же начать?

Сегодня я проснулся очень рано; я все время здесь просыпаюсь рано, меня будят деревенские петухи. Я решил прогуляться в город и немного поснимать там.

Я оделся, зарядил «лейку» пленкой и перешагнул через Хесуса, спавшего на одеяле у входа в палатку.

Он сел.

– Я с вами, сеньор Нед.

– Совсем рано, ложись досыпать, малыш. Я всего лишь хочу немного прогуляться. Я ненадолго.

Снаружи прохладно, и дым от деревенских труб стелется низко по дну долины. Холмы над рекой жемчужно-серые. Солнышко еще только подымается, и на траве блестят капельки росы. Из-за этого кажется, что берег реки покрыт мерцающим льдистым серебром.

Наш лагерь помещается на широкой поросшей травой полянке и напоминает небольшую деревню из хрустящих белой парусиной палаток, расставленных по отдельности для добровольцев, персонала и солдат. Над кухонными очагами рядом со столовой под навесом поднимается дымок, на покрытой росой пышной траве пасется скот.

Бависпе – самый обыкновенный крошечный и бедный мексиканский городок, с замусоренными улицами и топкой грязью по обочинам. Во дворах ходят куры, лают собаки, из-за задернутых занавесок и прикрытых ставен на меня посматривают люди. Горожане уже привыкли видеть меня на улицах с камерой, но еще осторожничают. Хорошенькая девушка метет проулок на дальнем конце площади, но, завидев меня, смущается и быстро юркает в какую-то дверь.

Местные мужчины в серапе [35] и женщины в ярких платьях и платках устанавливают на площади столы и сгружают с ослов и мулов корзины. Я вспомнил, что сегодня суббота, значит, они приехали торговать на рынке. Сделал несколько кадров приготовлений. Я обратил внимание, что мужчины ведут себя дружелюбно и стараются помочь, а вот женщина, когда я нацелил на нее объектив, выразительно погрозила мне палкой.

На площади высится огромная, вычурно украшенная церковь необожженного кирпича. Построенная в прошлом веке францисканцами-миссионерами или, вернее, рабами-индейцами, которых сгоняли на строительство, она мрачно нависает над крохотным городишком. Внутри холодно и темно, свет идет только от стенных канделябров. Я слышу, что священник служит утреннюю мессу, но в тусклом свете не могу его разглядеть. Человека, который отправил здешних юных девушек работать проститутками в приграничные города, я еще не видел, и вот теперь сижу на одной из задних скамей, жду, когда глаза привыкнут. В низком, монотонно произносящем слова богослужения голосе, эхом отдающемся от стен, в тусклом мерцании свечей было что-то завораживающее, и я, должно быть, задремал. Внезапно кто-то скользнул на скамью рядом со мной. Это Хесус, он тяжело дышал.

– Идемте со мной, сеньор Нед, – прошептал он со значением.

– Что случилось, малыш?

– Они поймали апача. Настоящего дикого апача.

Следом за мальчишкой я поспешно вышел из церкви. На другом конце площади столпились люди. Мы с трудом протолкались вперед, и глазам моим открылось зрелище, какого я никогда еще не видел. Индейская девочка, на вид тринадцати или четырнадцати лет, веревкой привязана к коновязи перед входом в тюрьму. Она сидела на корточках прямо в грязи, злобно сверкая глазами сквозь упавшие на лицо отчаянно спутанные волосы. Рядом валялись опрокинутое ведро и несколько тамалей, которые, как видно, ей бросали. Ни один даже не надкушен. Девочка казалась липкой от грязи, пота и крови, одета в мятую мужскую рубашку и высокие мокасины. И даже там, где я стоял, чувствовался ее запах.

– Видите, сеньор Нед? – тихим от удивления голосом проговорил Хесус. – А пачка. Настоящая, дикая. Ее затравил собаками старый охотник-гринго.

– Зачем ее привязали к коновязи? – спросил я.