– Тогда, если Фридрих был убит, то для того, чтобы предотвратить его возращение на родину, где он должен был возглавить борьбу за независимость, – сказала Эстер почти убежденно.

– Да… – согласился Олленхайм. – Но это если он действительно обдумывал возможность возвращения. Нам это неизвестно. Возможно, именно поэтому Рольф приезжал в Англию в прошлом месяце – в надежде убедить его. И не исключено, что он был ближе к успеху, чем все мы думали.

– Но тогда Гизела, скорее, предпочла бы убить его, чем допустить возвращение без нее! – с несколько неуместным торжеством заявила сиделка. – И разве не о том же самом говорит Зора?

– Она может это говорить, но мне трудно в это поверить. – Барон повернулся и как-то странно взглянул на Эстер, которая не поняла его взгляд. – Вы не знали Фридриха, мисс Лэттерли. Я не могу поверить, зная этого человека, что он был способен вернуться без Гизелы. Он бы поставил непременным условием и ее возвращение. Вот в это я поверил бы с легкостью. В противном случае Фридрих отклонил бы приглашение.

– Тогда принца мог убить кто-нибудь из врагов Гизелы, чтобы не дать ей вернуться вместе с ним, – резонно возразила медсестра. – Этим врагом или врагами могла одновременно владеть страстная жажда объединения, и они рассматривали убийство как акт патриотизма, предотвращающий возможность для Фридриха стать вождем борьбы за независимость. А не мог быть убийцей кто-нибудь из другого принципалитета, кто надеялся стать ведущей силой в новой, объединенной Германии?

Бернд взглянул на Эстер с острым любопытством, как будто увидел ее в первый раз.

– Вас очень интересует политика, мисс Лэттерли?

– Меня интересуют люди, барон Олленхайм, и я достаточно хорошо знаю, что такое война, и не желаю никому испытать ее ужасы, никакой стране.

– Но, наверное, есть нечто, достойное того, чтобы сражаться за это и даже умереть? – тихо спросил Бернд.

– Да, но одно дело – жертвовать своей жизнью, и совсем другое – жизнью других людей.

Барон задумчиво посмотрел на медичку, но не стал продолжать разговор. Эстер нарвала букет ноготков, и Олленхайм вместе с нею направился к дому.

* * *

Виктория приняла извинения Роберта и спустя два дня пришла снова. Мисс Лэттерли думала, что она станет держаться неуверенно, опасаясь новой вспышки негодования больного, вызванной страхом перед грядущим, и думая, что эта вспышка будет направлена против нее, потому что, по его мнению, ее чувства не столь уязвимы, как родительские.

Эстер стояла за дверью умывальной и слышала, как горничная провела Викторию в его комнату.

– Спасибо, что вернулись, – сказал молодой Олленхайм твердо, хотя и несколько смущенно.

– Мне самой хотелось прийти, – застенчиво ответила мисс Стэнхоуп, и сиделка разглядела ее спину в дверную щель. – Мне нравится ваше общество.

Лэттерли не могла видеть лицо Роберта и не знала, что он улыбался.

– Что вы принесли на этот раз? – спросил он. – Повествование о сэре Галахаде? Пожалуйста, садитесь. Извините, что сразу не предложил. У вас замерзший вид. На улице холодно? Хотите, я позвоню, чтобы принесли чай?

– Спасибо, да, хочу, – согласилась девушка, но тут же передумала: – Впрочем, нет. Я предпочла бы позже, если можно, когда и вы захотите.

Она осторожно села, поправила юбки, стараясь не нагибаться, и добавила:

– И я принесла не легенду о Галахаде. Я подумала, что пока читать ее, наверное, не стоит… Но у меня с собой пара книжек совсем другого рода. Вы не хотите послушать что-нибудь смешное?

– Еще что-нибудь Эдварда Лира?

– Да нет, гораздо более древнее. Не хотите послушать Аристофана?

– Понятия о нем не имею, – ответил Роберт, принужденно улыбаясь. – Звучит как-то тяжеловесно. Вы уверены, что это смешно? Вы сами, когда читали, смеялись?

– О да, – быстро ответила Виктория. – Здесь рассказывается о том, как смешны люди, воспринимающие себя до ужаса серьезно. Мне кажется, что когда мы теряем способность смеяться над собой, то утрачиваем душевное равновесие.

– Вы так думаете? – как будто удивился Олленхайм. – Мне всегда казалось, что в смехе есть нечто фривольное и что это способ бежать от скучной, но такой реальной действительности.

– О, вовсе нет! – горячо возразила Стэнхоуп. – Иногда со смехом говорят о самых важных реальностях жизни.

– Значит, вы считаете, что чем абсурднее, тем реальнее? – Теперь в голосе ее собеседника звучал не скепсис, а удивление.

– Нет, я не это имею в виду, – объяснила Виктория. – Я имею в виду не саркастический смех, принижающий и обесценивающий, а смех комический, который помогает нам понять, что мы такие же люди, как все остальные, ничуть не более важные и значительные для мироздания. Смешно, когда случается что-нибудь неожиданное, выходящее за рамки. Мы смеемся, потому что все получается не так, как мы думали, и перед нами выявляется вся несуразность ситуации. Разве такой смех – это не проявление душевного здоровья?

– Я никогда не думал об этом в таком ракурсе… – Роберт повернулся к ней с очень сосредоточенным видом. – Да, это, наверное, лучший вид смеха. Как вы додумались до этого? Или кто-нибудь вам подсказал?

– Я сама много об этом думала. У меня было немало времени для чтения и размышлений над прочитанным. В книгах есть нечто магическое. Как будто слышишь голоса величайших людей, когда-то живших повсюду, в разных странах, при разных цивилизациях… Можно сравнивать, в чем между ними различия, и понимать то, о чем раньше и не подозревала.

Мисс Стэнхоуп говорила убежденно и взволнованно, и Эстер могла разглядеть в дверную щель, что она наклонилась к постели и молодой человек улыбался, глядя на нее.

– Так читайте же мне вашего Аристофана, – сказал он мягко. – Перенесите меня ненадолго в Грецию и заставьте смеяться!

Гостья откинулась на спинку стула и открыла книгу.

Эстер взялась за шитье и вскоре услышала, как Роберт громко рассмеялся. Через минуту его смех раздался опять.

* * *

Вскоре Олленхайм-младший окреп, стал меньше нуждаться в постоянном уходе, и его сиделка получила возможность покидать Хилл-стрит. При первой же возможности она написала Оливеру Рэтбоуну и осведомилась, нельзя ли ей навестить его в конторе на Вер-стрит.

Адвокат ответил, что рад будет с ней увидеться, но встреча должна быть ограничена временем ланча, из-за того что он очень много работает над делом, которое сейчас готовит к судебному процессу.

Поэтому Эстер явилась к нему в полдень. Он шагал по кабинету взад-вперед, и его лицо носило печать усталости и непривычной тревоги.

– Как приятно вас видеть! – сказал Оливер с улыбкой, когда клерк ввел девушку в кабинет и закрыл за ней дверь. – Вы хорошо выглядите.

Это было ничего не значащее замечание, простая любезность, не требующая непременно искреннего ответа.