соответствующую трансформацию и стратегию предотвращения смерти в виде отсутствия чувства существования.

Вторая попытка, на которую я хотел бы обратить внимание, – это произведение писателя Алессандро Барикко, который хотел разобраться, из чего состоит эта «мутация» жизни и окружающего нас мира, восприятия и мышления, целей и средств, воображения и желания. Эта мутация того самого существа, которое родилось и все еще находится в процессе становления в потоке цифровой революции. Что значит для нас существовать и присутствовать в реальности, что значит строить мир каждым своим поступком, когда наша среда обитания все больше напоминает видеоигру, а наш физический, семиотический и метафизический горизонт – это и есть «Игра»[86].

Барикко исходит из феноменологии технологических девайсов и хочет расширить сферу явления, чтобы определить фундаментальные структуры, управляющие этим эпистемологическим разрывом и радикальной переформулировкой нашей собственной сенсорной системы. «Сегодня большинство людей Запада принимает тот факт, что мы переживаем своего рода революцию – определенно технологическую, а может, и духовную, – призванную изменить все наши действия, возможно, также и приоритеты, а в итоге само понимание того, что может считаться опытом». Как и следовало ожидать, вначале это вызвало у большинства из них страх потерять ориентиры и ощущение мира, унаследованное от XX века, который при этом тоже был соткан из кризисов и рваных ран. Это все еще наш мир с его отсылками к идеалу, но который давно исчез в потоке доказательств и убеждений, неслучайно и навсегда. Идеал превратился в потерю идеала, а смысл – в отсутствие или невозможность существования смысла. Нигилизм перечеркнул и подвел к финалу XX век (но в книге Барикко слово «нигилизм» ни разу не встречается).

А что же произошло в XX веке с цифровой Игрой? Не что иное, как кризис смысла, из-за которого человек, обладающий всей глубиной опыта, сознания и социальных отношений, отправился на поиски высшего смысла и в конце концов не нашел его. Этот кризис разрешился после того, как перевернулся «айсберг» смысла: если до сих пор он или сущность вещей находились внизу и были скрыты внизу от опыта на поверхности, то теперь они оказались сверху. Лучшим отображением этого феномена стал плоский монитор компьютера, технологически и метафизически «упрощенный» благодаря революционной интуиции Стива Джобса. Сила «иконок», которые появляются, как только вспыхивает экран, своими стилизованными очертаниями указывают на объекты, которые они заменяют и теперь будут заменять всегда: телефонная трубка, стрелка компаса, почтовый конверт, часы с циферблатом и даже зубчатое колесо. Эти знаковые изображения, символы цифровой культуры, были приспособлены в качестве буйков, отмечающих точное место, где всплывает полезное сердце вещей, освобожденное от сложности принадлежавших XX веку процессов, державших его в плену. Они остались и сигнализируют о том, что «сущность опыта поднялась из своих подземных нор, избрав поверхность естественной средой обитания», и все это привело к уравниванию сущности и внешнего вида.

Есть один аспект, больше всего поразивший меня в этом путешествии к сердцу Игры, и это сравнение между опытом «XX века» (назовем его так) и тем, что Барикко называет цифровым пост-опытом. В первом потеря чувства реальности оставила после себя ностальгию и едкую пустоту, свидетельство того, что нечто было потеряно. Барикко описывает это как ситуацию, когда ты смотришь фильм на пленке и по краю экрана изображение мерцает, не остается статичным, не сливается с поверхностью, а будто «вибрирует». Вот его слова: «Эта вибрация – это движение, при котором реальность начинает резонировать; размытость изображения, придающая реальности дыхание смысла; замедление, в котором реальность обретает тайну, – а стало быть, там и только там можно почерпнуть любой истинный опыт. Не может быть истинного опыта без этой вибрации». Это будто наша «душа» и «душа» вещей одновременно.

Теперь, в эпоху Игры, где кадры идеально перетекают один в другой благодаря цифровому формату, что происходит с этой вибрацией? Неужели она утеряна безвозвратно?

Сможет ли пост-опыт по-прежнему передать эту нехватку, несовершенство и чувство разъединенности, которое нужно осознать и без которого невозможен никакой опыт, ни до, ни после? (Вряд ли стоит напоминать о том, что без смысла не может быть опыта, а только несвязный хаос перцептивных или ментальных состояний.)

Барикко, который, как лозоходец, отправляется на поиски источника, но только не копает, а скользит по поверхности цифрового существования, говорит, что эта вибрация возникает и в пост-опыте Игры. Как раз в тот момент, когда нам стало казаться, что бесконечное и упрямое использование девайсов детьми (но чаще всего теми, кто уже давно повзрослел) заставило их с головой погрузиться в водоворот фрагментированной информации, в которой отсутствует непрерывная нить сознания и концентрация опыта, – как раз тогда оказалось возможным понять, что «в Игре ощущается почти повсеместно, что-то в ней пульсирует, живет, производит опыт и порождает интенсивный смысл: одушевляет». Формируется другой опыт, который хоть и носит приставку «пост-» по отношению к опыту передачи информации от человека к человеку, но все равно является опытом:

«Извлекаешь пользу из айсберга; извлекаешь пользу из того факта, что кто-то откопал сущность вещей и вывел ее на поверхность мира <…>, и совершаешь единственный жест, который данная система тебе подсказывает: приводишь все в движение. Скрещиваешь. Связываешь. Накладываешь одно на другое. Смешиваешь. В твоем распоряжении клетки реальности, выложенные самым простым, пригодным к немедленному употреблению способом: но ты не просто употребляешь их, ты над ними работаешь».

Пост-опыт – это «сын поверхности» (помните «дивную поверхность», о которой мой студент говорил в главе 5?), которая больше не прячет смысл вещей в глубине, ведь от этого жизнь стала бы слишком медленной, и теперь выигрывает тот, кто быстрее всех скользит по поверхности мира. Затем, «если ты хорошо поработал, будет не трудно, идя по твоим следам, обнаружить некий странный эффект, некую модификацию, изменяющую текст мира, приводящую мир в движение: что-то вроде вибрации. Гляди-ка: это – душа, она вернулась».

«Но что это за душа?» – должны мы спросить. Вероятно, то, что воспевает Барикко, является новой версией души мира, произведенной и выстроенной нашими руками. Но в таком случае она не может называться «нашей», она принадлежит девайсам, которые мы используем или которые используют нас в качестве тактильных терминалов для того, чтобы выстроить что-то в хаосе неопределенных возможностей, где случайность становится причинностью. Что касается нашей души, трудно дать иное определение этому притяжательному местоимению, чем акт работы с ячейками реальности, которые с потрясающей скоростью сменяют друг друга на экране. Не существует работающего «Я»; именно этот цифровой процесс работы и производит «Я».

Все это означает, что «Я» непрерывно производит само себя уже