чтобы заманить нас в ловушку и превратить в идеальных клиентов и потребителей (в связи с этим мне вспоминается драматическое эссе Шошаны Зубофф о «надзорном капитализме»).

Но вторая важная перспектива критического подхода к плюсам и минусам технологии фокусируется на вреде для экологии на планете и нашей ответственности перед экосистемой, которая в значительной степени сформирована этой технологией, но с которой мы неизбежно сталкиваемся, так как сами являемся частью природы. Таким образом, это поворот техники к экологии и в то же время акт спасения экологии от техники.

Техника, которая используется для получения прибыли, отделила нас от окружающей нас природы, и потому с помощью этой техники мы должны снова погрузиться в нее. Если мы обратимся к социологу и антропологу Эдгару Морену, то получим четкий и единственно возможный ответ на проблему экологической катастрофы, спровоцированной экономикой, которой управляют интересы «спекулятивного финансового капитала». И этот ответ заключается в разработке новой «глобальной мысли», которая заново сплетет воедино человеческие жизни во всей их «сложности», экономические условия и отношения с природой, с которой мы связаны метафорической «пуповиной». Ответ лежит в сфере предпочтительного использования возобновляемых источников энергии вроде солнца, ветра, моря вместо исчерпаемых, таких как нефть и уголь, вплоть до переосмысления отношений между городом и деревней и развития агроэкологии. Нужно воссоздать природу, в том числе и с помощью техники, открытой системы корреляций[84] и контекстуализаций[85], но на уровне, который уходит своими корнями в новую эпистемологию, в структуру системы реконструктивного типа.

Но есть и другая тенденция, согласно которой путь решения как проблем с экологией, так всех видов неравенства между людьми, обществами и народами – это путь к «упрощению» от той «сложности», о которой говорит Морен. Сейчас ставится под сомнение сама идея о том, что развитие и экономический рост общества ценны сами по себе. Если результатом этого дискриминирующего использования технологий становится разрыв отношений между людьми, разобщенность и неуважение к природе, чьи ресурсы продолжают иссякать, как заявил в своем выступлении экономист-антрополог Серж Латуш, то предпочтительнее ориентироваться на счастливое и безмятежное «снижение темпов роста».

4. Тем не менее летописец современного нигилизма не может не столкнуться с этическим аспектом использования техники, который не является решающим фактором для осознания серьезности ставок в этой игре. И не потому, что разработка ограничений, политики и протоколов корректности вредна или не нужна (не так давно нам напомнила об этом книга Лучано Флориди). А потому, что их полезность зависит от позиции, с которой люди смотрят на этот вызов (эту «опасность», говоря словами Гёльдерлина – Хайдеггера), и от того, как они реагируют на провокационное понимание того, кто они есть. Но самое интересное, что речь здесь идет не об абстрактном понимании личности человека, не о том, что ему свойственно, не о приостановке или попытке отстраниться от отношений с техникой, а о том, чтобы с помощью этой связи пробудить в душе человека сомнения. Потому что если существует неповторимое лицо человека, то можно обнаружить и заново открыть его только в исторической перспективе, принимая во внимание молчание или нужду эпохи, в которой мы живем.

Я хотел бы остановиться здесь только на двух наиболее показательных и спорных попытках переосмыслить неразрывную связь между тем, что́ есть человек, и тем, что́ есть технологии. Первая попытка – это работа Маурицио Феррариса, который в озаглавленной в духе Юнгера книге «Тотальная мобилизация» предлагает рассматривать человека в эпоху развития технологий как новую и радикальную версию «зависимости», уже не как метафизическую (от создателя), или физическую (от биологических причин), или социальную (созданную в результате деятельности власти), но как чисто «онтологическую» зависимость. Это означает, что бытие в реальности, к которой принадлежит каждый из нас (а мы все живем в одном общем мире), заключается не столько в том, чтобы быть созданным, порожденным или вызванным, сколько в том, чтобы просто быть «зарегистрированным». Этот термин следует понимать в буквальном смысле, например, когда рождение физического лица регистрируется в муниципальном ЗАГСе по месту жительства человека. И дело не в том, что этот акт регистрации – источник существования человека, а в том, что он «выявляет» присутствие и настоящий смысл существования человека. Это суровое чувство, от которого зависят все другие возможные чувства «Я» и мира.

В каждой документальной записи реализуется «возникновение» мира социума из мира природы, оно происходит сегодня в «абсолютном» виде через сеть, и не в новом или символическом смысле, а в значении технологической паутины, где социальная реальность не только выражается, но и структурируется и почти оправдывается. Сеть – онтологический абсолют в том смысле, что это не просто социальный конструкт, а нечто предшествующее любому построению и делающее его возможным. Другими словами, сеть – «то, что не связано ни с чем, кроме электричества» – являет собой ту самую неконтролируемую точку нашей собственной человеческой и социальной природы, в которой концентрируется самое радикальное, но также и самое загадочное ощущение конечности нашего существования.

Таким образом, для Феррариса тот факт, что мы – конечные существа, означает то, что хотя до определенного момента мы контролировали технологии, но сейчас онтологически оказались в распоряжении технологического «устройства», которое постоянно мобилизует нас и призывает быть homo technologicus. Мы каждую минуту находимся «во власти» устройства, у которого теперь есть собственное «оружие», и оно может одним-единственным сигналом о новом электронном письме или SMS говорить нам: «Где ты? Появись, действуй!».

Но все это не только результат технической и социальной обусловленности. В этом процессе раскрывается более глубокая сущность. Мы зависим от уровня, к которому трудно получить доступ, от туманной реальности и «грандиозной фундаментальной деятельности <…> бессознательного», которая «касается сил, о которых мы не имеем представления», но они проявляют себя в технологическом аппарате. С этим же аппаратом соотносится идея нашей конечности, она согласуется с документами и записями, с помощью которых нас можно отследить и обнаружить в личных профилях, как будто мы оказываемся в определенном месте в определенное время с определенными намерениями. Происхождение этой зависимости понимается Феррарисом как реальность абсолютной власти, от которой мы происходим и к которой мы принадлежим, существующей как кусок несводимого и неизбежного настоящего. И неслучайно Феррарис иллюстрирует ее аналогией с католической доктриной «первородного греха»: абсолютная зависимость, которая может запустить процесс освобождения и спасения. Но уже только полностью секуляризованным и демифологизированным образом: от греха спасает уже не божественная благодать, а культура.

Предполагая (не)конечные возможности, предоставляемые интернетом все большему числу людей, принимая абсолютную власть как случайность, а не просто как факт подчинения, культура может предоставить нам