– Отстань, отвяжись, пошел к черту! – Я вскакиваю.

– Боже, да что, блин, с тобой не так?

Я иду к детскому домику, с каждым шагом всплывают в памяти новые картины – мы дома, мы в твоей спальне, я стучу по крыше домика и кричу:

– Морган, Морган, идем отсюда. Я хочу уйти.

Сначала из домика доносятся ругательства – парень обзывает меня чокнутой. Сучкой. Подстилкой. Потом звук застегивающейся «молнии».

– Погоди, я сейчас, – отзывается Морган.

Я спешу отойти в сторону от них, иду к парковке, под машиной лежит черная кошка. Глаза прикрыла, дремлет. Если она встанет и перейдет мне дорогу, будет удача. Она лежит. Я зла, очень зла на Морган. Никто ведь ее не заставлял, сама полезла в эту будку, с улыбкой, и с такой же улыбкой сейчас приближается ко мне. В руке банка с пивом, делает большой глоток, полощет рот, выплевывает. Потаскуха.

– Чего ты психуешь?

– Я хочу домой.

– Вот, блин, скажи еще, что сама никогда таких вещей не делала.

Сказала бы я тебе, какие вещи я делала, да не могу. Молчу в ответ.

– А можно я к тебе, а? Пролезу незаметно через балкон.

«Да», – вот что следует ответить. Я должна ею заняться, а то беды не оберешься. Нужно научить ее, как себя вести. Я могу ей помочь.

– Ну, так что?

– Да.

Пока мы идем к дому, ты наставляешь меня, даешь советы, как проучить Морган, помочь ей стать чище, но твои слова пугают меня, от них становится не по себе. Я не хочу так поступать с ней, кроме нее, у меня никого нет, она моя единственная подруга. Она мне нужна. Вот почему я это делаю, когда она присаживается на корточки, чтобы завязать шнурок. Обычно я этого не делаю, обычно я не хочу вспоминать об этом, но на этот раз я смотрюсь в окно машины, вместо зеркала. На меня глядит твое лицо – точная копия моего. СМИРИСЬ С ТЕМ, КТО ТЫ, ЭННИ. «Нет, не хочу», – отвечаю я.

– С кем ты там разговариваешь? – Морган спрашивает, распрямляясь.

Я трясу головой, она улыбается и называет меня чокнутой, говорит – брось, не переживай из-за того, что случилось на площадке, они же придурки. И я понимаю – ты можешь говорить адвокатам обо мне какие хочешь гадости, ты уже им наговорила, я не сомневаюсь, но Морган я тебе не отдам. Мне самой решать. Я говорю ей, что передумала. Очень опасно лезть через балкон, когда Саския дома. Морган недовольна, ворчит, что теперь ей, значит, тащиться домой, а там мелкие будут доставать, брат с сестрой. Спасибо тебе большое, Мил, за все, говорит она и уходит.

Я хочу сказать ей вслед, не стоит благодарности. Но она не поняла бы.

Вопросы, которые задает Майк, прямолинейны, в них нет подвоха. Но Майк – психолог, нацеленный на то, чтобы помочь мне, а у адвокатов будут совсем другие цели.

Он читает вопрос за вопросом. Что именно ты увидела в глазок в ту ночь, когда Дэниел Каррингтон умер? Как долго ты смотрела в глазок? Ты уверена в том, что увиденное совершила твоя мать? Абсолютно уверена? Что произошло после этого?

Пожалуйста, расскажи суду еще раз. И еще.

Когда мы закончили, он говорит мне, что я справилась прекрасно. Он кладет листок с вопросами на стол и высказывает сожаление по поводу того, что мне предстоит такое испытание. Что это очень тяжело, отвечать на вопросы перед присяжными и судьей. Да, конечно, говорю ему я. Неизвестно, что может произойти. Что могут сказать. Эта неизвестность пугает. Но я справлюсь. Я считаю, что должна пойти в суд, встретиться с тобой, это мой способ помочь детям, которых ты погубила. Мой долг перед ними. Майк говорит о том чувстве вины, которое выживший всегда испытывает перед погибшими и которое внушает ему, что он заслуживает осуждения, наказания. Иногда мне кажется, что с тобой, Милли, произошло то же самое. Ты считаешь, что смерть этих детей на твоей совести. Я прав? – спрашивает Майк. Не знаю, отвечаю я, иногда да. Ты не совершила ничего дурного, говорит он, и если твоя мать утверждает обратное, это всего лишь продолжение ее обычного поведения, которое заключалось в издевательстве над тобой.

Красивое объяснение, просто вишенка на торте. Ленточка с бантиком.

Мы говорим о нашей поездке в Манчестер во время школьных каникул. Ты была осторожна, очень осторожна и никогда не действовала рядом с домом. Невидимая сеть несчастных женщин, которые поверили тебе и доверили своих детей, раскидывалась с годами все шире. Маскировкой, как всегда, служила я, твоя собственная дочь. Мы могли бы все это продолжать еще долгие годы, но ты положила глаз на Дэниела, которого я хорошо знала. Который был слишком близок нам.

– Что ты сегодня сказала бы себе тогдашней, чтобы утешить?

– Не знаю.

– Попытайся это сделать. Что тебе хотелось бы услышать?

Что я не похожа на тебя.

– Что этому наступит конец.

– Ты сама и положила этому конец, у тебя хватило смелости пойти в полицию.

– Я сделала это слишком поздно. Слишком много ужасного успело произойти.

– Представь, что тебя тогда кто-то мог бы услышать. Что бы ты сказала ему?

– Помогите мне. Оставьте меня одну.

– Как же тебе помочь, если оставить одну?

– Не знаю. Так я чувствую.

– Это страх, я думаю. Может, ты бы сказала: «Помогите мне, отведите в безопасное место»?

Я пересчитываю книги на полках. Числа успокаивают. Потом начинаю плакать, утыкаюсь лицом в подушку. Майк сидит тихо, дает мне поплакать, потом говорит: «Ты заслуживаешь этого, Милли. Ты заслуживаешь того, чтобы в безопасности начать новую жизнь».

Я отвожу подушку в сторону. Он смотрит на меня, лицо у него такое открытое. Он хочет сделать так, чтобы мне было лучше, я в этом не сомневаюсь, но он ничего не понимает.

– Вы не понимаете, Майк. Вы думаете, что знаете меня, но это не так.

– Я думаю, что начинаю узнавать тебя, и думаю, что знаю тебя лучше, чем многие другие. С этим ты согласна?

Если бы это было правдой, он бы знал, что сказать мне. Он бы понял, что лучший способ успокоить меня – сказать, что я могу остаться у него. Что он будет заботиться обо мне. Но я боюсь просить его об этом. Я знаю, что, как только судебный процесс закончится, мне нужно будет уйти. Начать все сначала. И с этим я ничего не могу поделать.

– Можно нам закончить, Майк? Прошло больше часа. Я устала, хочу спать.

Он заглушает двигатель, понимает, что нужно убрать ногу с педали газа.

– Хорошо, сейчас дам тебе порцию вечерних таблеток.

Я ссыпаю эти таблетки к остальным и включаю ноутбук, чтобы посмотреть, что нового пишут о тебе. Тебя перевели в одиночную камеру, больше никаких подробностей, если не считать того, что одна из заключенных напала на тебя, когда узнала, что слушания по твоему делу переносятся на более ранний срок. Эти меры предосторожности означают, я полагаю, что в угоду общественному мнению тебе хотят сохранить жизнь.