– Ладно, не страдай. Давай попробуем… Только тихо.

Он почти закричал в ответ:

– Что ты! Что ты! Я не хочу…

Но она усмехнулась и ласково зашептала на ухо:

– Я вижу, как ты не хочешь. Давай, подумай только сначала, и пожалуйста, очень тихо.

Этот раз (а его действительно к тому времени практически разрывало на части, потому что беременная Лиза оказалась еще притягательнее небеременной) запомнился странным ощущением, что он делает какое-то преступное нехорошее дело и за ним пристально наблюдает кто-то третий.

Но, в общем, все обошлось.

* * *

Даша, кстати, во время их первых встреч, когда он еще не был в этом ужасном состоянии ступора, а выполнял поручение, то есть пытался снять кризис, много ему рассказывала о своих ощущениях – у нее как раз все было наоборот, по классической схеме молодой мамы: токсикоз, страхи, тяжелая беременность и потом очень легкие быстрые роды.

Конечно, про то, про что обычно рассказывают мамы друг другу о роддомах (есть такое любимое женское дело – рассказы об ужасах роддомов, похоже на мужские рассказы про армию), то есть о пьяных санитарках, о самих болях, о процессе родов, как шел, как вышел, о несцеженном молоке, грязи, стафилококке, об ощущениях чисто физических, – она ему рассказывать стеснялась, хотя он для нее и был врач, и она соответственно к нему и относилась, но вот о страхах, связанных с материнством, рассказывала очень много и много спрашивала.

– А у всех бывает послеродовая депрессия? – спрашивала она, вооружившись даже блокнотом и ручкой, как будто ждала от него не просто успокаивающих слов, а практических рекомендаций, которые надо записать.

– Ну, у большинства, – как можно более солидно отвечал Лева, хотя совершенно не чувствовал себя специалистом в этой именно области. – Но она довольно быстро должна проходить… Ну месяц, два… Это нормально, Даш.

– Да я знаю, что нормально. Просто у меня она была, мне кажется, месяцев шесть. Или семь.

– А почему вам так показалось?

– Ну не знаю. Сережа сказал, что с моей мамой жить не будет, запретил ее вызывать, а она у меня живет в другом городе, в Свердловске, то есть в Екатеринбурге… И вообще, у меня с ней проблемы. Он так поговорил по телефону, что она жутко обиделась. Может быть, поэтому. Мне так было это нужно… Чья-то помощь. Женская помощь.

– Даш, я думаю, что послеродовая депрессия – это одно, а ваши отношения с Сережей – совсем другое. Вы просто не заметили, как послеродовая депрессия перешла в конфликтную ситуацию, начали его бояться, подозревать что-то…

– А это могло сказаться на ребенке?

– Ну, вы знаете, с Петькой, на мой взгляд, все нормально. Но вообще детей без проблем не бывает. Он, конечно, сложный мальчик, что там говорить…

– Нет, я не про это. То есть вы хотите сказать, что он сейчас совсем здоров? Что все это на нем никак не сказалось?

– Даш, давайте лучше я вас поспрашиваю. Ей-богу, так будет лучше. И для вас, и для Петьки. Опишите мне эту вашу затянувшуюся депрессию. Давайте, прямо по месяцам.

– Ну, первый месяц как раз наоборот, он так сильно помогал, что я этому радовалась, как дурочка, – сидел со мной все время, бегал непрестанно в аптеку, в магазин, постоянно смотрел, как я Петьку кормлю, вызывал врачей разных… Иногда в день приходило по два-три врача, я имею в виду не только из поликлиники, а частных. Все такие хорошие, интеллигентные люди, очень умные. Я себя чувствовала как какая-то королева, с которой все носятся, каждое ее слово – закон, ну все такое…

– А потом?

– Потом мне захотелось, чтобы этих врачей было как-то поменьше. Я от них устала. Когда я ему об этом сказала, он так изменился в лице, заговорил тихо-тихо, это у него крайняя степень гнева, я очень испугалась. Он сказал, что это лучшие врачи в Москве, лучше не бывает, что я молода и неопытна и должна ему больше доверять, что ребенок этот – для него такой удивительный поздний подарок, что я должна понять его чувства. Ну, долго говорил, я вроде успокоилась, а потом…

– А потом?

– Потом я поняла, что в его словах мне чего-то не хватает. Он ни разу не сказал… ну что-то такое простое: не бойся, я тебя люблю. Или: прости, я тебя очень люблю, все будет хорошо. Он говорил очень долго, очень логично, очень красиво, как по телевизору, и я вдруг поняла, что устала не только от врачей, но и от этих его слов. Что мне мучительно… Мне очень хотелось, чтобы он сказал, что меня любит. Чтобы он понял, что мне это жизненно необходимо.

– Неужели ни разу не сказал?

– Нет, потом сказал. Он потом улыбался, шутил, говорил, что любит, – все то, что я хотела, но это уже был второй месяц или третий, у меня начались другие проблемы.

Она помолчала.

– Даша, – мягко сказал он. – Тут надо так: либо рассказывать, либо не рассказывать… Промежуточное состояние хуже всего.

– Ну да, на второй или на третий месяц началось то, что, наверное, и есть послеродовая депрессия, – я стала очень неуверенной в себе.

– Так. То есть вы стали бояться, что делаете что-то не так?

– Да. Но не просто бояться, как все. Ну, то есть, я так думаю – что все боятся, вдруг я неправильно кормлю, неправильно укладываю, вдруг у него не просто животик болит, а что-то там такое, чего я не понимаю, вдруг его головкой ударили… Да, кстати, Лев Симонович, а вот может быть такое, что ребенок ударяется головкой при родах, а мать про это совсем не знает? То есть ей не говорят?

– Теоретически – вполне.

– Но как же это можно! Ведь всегда же спрашивают: не было ли родовой травмы? Это же очень важно? Как можно это скрывать?

– Даш, пока у Петьки, я вам сказал, по моей части все нормально. Я вам клянусь. Рассказывайте.

– По вашей части… – печально сказала она. – А не по вашей? Да и как теперь узнать?

– Даша! – перебил он ее довольно грубо, потому что она была уже в шаге от срыва. Только нормальный последовательный рассказ мог ее успокоить, хоть на время – Лева точно это знал. Он очень хотел выжать ее до конца, чтобы самому представлять всю картину.

– Даш, то, что вы сейчас рассказываете – очень важно. Повторяю, для вас важно, для Петьки, не для меня. На чем вы остановились?

Она перевела дух, сжала и потерла сильно виски (правильно, молодец, отметил про себя Лева, умеет собраться).

– Я остановилась на том… да, что я не просто стала бояться, как все матери, что делаю что-то неправильно, я стала бояться – что Сережа увидит это, что он узнает, что он меня застыдит, заругает… Да. Я стала бояться его оценки, его взгляда, его голоса. Он был как мой судья. Там еще был такой момент… К нам приходила сестра из поликлиники, ну, знаете, она должна первое время каждый день приходить. Знаете?

– Знаю-знаю. Патронажная сестра.