200 000 человек вернулись с войны ранеными. Они стали покойниками на свадебном пиру «ревущих двадцатых», в то время как крупные корпорации и банки, по словам историка Питера Кузника, «во время войны процветали, поддерживая производителей вооружений»37.

Апокалипсис Лавкрафта

Посмотрев «Призрак оперы» с Чейни в главной роли, Лавкрафт с восхищением писал другу:

Вот это было зрелище!.. Ужас поднял свой жуткий лик… Бр-р, ну и лицо открылось, когда сняли маску… И безымянный легион существ, которые появились в тумане возле и позади обладателя этого лица, когда толпа, наконец, загнала его в реку38.

Писатель, который был недоволен почти всем вокруг, любил кино. По крайней мере, конкретно этот фильм ужасов ему понравился. Лавкрафт ворчал, когда ему не удалось посмотреть «Калигари»; и, даже ругая режиссерскую работу, как, например, в «Франкенштейне» Джеймса Уэйла, он часто находил пару добрых слов. От «Призрака» в целом и сыгранного Чейни монстра он был просто в восторге. Это был особенно важный момент в творчестве Лавкрафта, когда он начинал все больше задумываться о разоблачительной природе хоррора.

Лавкрафту не удалось попасть на фронт или хотя бы в гвардию Род-Айленда, но это нисколько не ослабило его увлеченности Великой войной. Что еще более важно для нашей темы, бойня в окопах оказала безусловное влияние на главную фабулу Лавкрафта, ставшую впоследствии благодаря неоднократным воплощениям на экране самой известной. Если немецкие фильмы ужасов сосредоточили свое внимание на смысле смерти и того, что значит быть человеком, а Чейни и Браунинг – на телесных увечьях, то творчество Лавкрафта после 1919 года напрямую затрагивало обе темы.

В разгар войны Лавкрафт написал в любительском журнале собственного издания The Conservative, что осуждение войны исходит в первую очередь от «женоподобных идеалистов», которые «вопят при виде взаимной резни своих собратьев». Лавкрафт, сидя у себя дома в Провиденсе, очевидно, не имел ни малейшего представления о том, как на самом деле выглядела или ощущалась эта «взаимная резня». Войну он и сам критиковал, но лишь с позиций крайнего и махрового расизма: ему не нравилось «неестественное расовое выравнивание различных воюющих держав», несшее, по его мнению, опасность для «тевтонского племени». Иными словами, британцы не должны были воевать со своими германскими братьями по расе39.

Возмутительные замечания Лавкрафта о «взаимной резне» в окопах не помешали ему обратиться к Первой мировой войне в своем творчестве. Поначалу это просто говорило о растущем интересе к теме – особенно после того, как Америка в апреле 1917 года присоединилась к Антанте. Впоследствии писатель стал больше задумываться об апокалиптических последствиях войны. В своих лучших произведениях, появившихся в конце 1920-х годов, он перешел к идеям глобальной катастрофы и полного отказа от романтических настроений XIX века – то есть темам, которыми многие писатели и художники начали заниматься еще во время войны.

«Дагон», написанный летом 1917 года, но появившийся в печати только в 1923-м, поднимает вопросы о возможности человеческого будущего. Мы узнаем от рассказчика, что описанные события происходили, когда «Великая война только начиналась». Немецкий морской рейдер захватывает грузовое судно и берет в плен экипаж. Рассказчик сбегает и оказывается на острове, который оказывается не островом. Там он находит странный монолит и некое земноводное, внешность и отвратительные движения которого не поддаются описанию.

Лавкрафт довольно традиционно для себя заканчивает повествование тем, что рассказчик теряет рассудок. Его преследует одна мысль, и дело даже не в том, что происходит на самом острове. Он принимает морфий, чтобы отогнать свои видения «безымянных существ, которые, возможно, в этот самый момент ползают и корчатся там», ему видится «тот день, когда они смогут подняться над волнами, чтобы утащить вниз… остатки истощенного, измученного войной человечества»40.

Размышления Лавкрафта об «измученном войной человечестве» представляют собой и рассказ «Ньярлатхотеп», и история о судьбе немецкой подводной лодки в «Храме». Но нигде он не приближается к реальным ужасам войны так близко, как в тех рассказах, которые, по его собственным словам, он написал забавы ради. «Герберт Уэст – реаниматор» был опубликован в любительском журнале Home Brew, который специализировался на низкопробном юморе. Хотя литературные притязания Лавкрафта были велики, и он выражал недовольство форматом издания, в его ворчании сквозит радость: за его фантазии там платили. Он сочинил типичную историю о безумном ученом; его персонаж Герберт Уэст, студент вымышленного Мискатоникского университета, разрабатывает сыворотку для воскрешения мертвых.

Лавкрафт признавал, что написал «жуткую» историю. Она вобрала в себя бо́льшую часть того биологического страха, которым был охвачен послевоенный мир. В некотором смысле писатель вместе с Абелем Гансом стоит у истоков первой современной фантазии о зомби: ученый Уэст лишает человеческие тела естественной смерти, превращая их в «сверхъестественный ужас и неестественное отчаяние живой природы». После изгнания из Мискатоника за запрещенные эксперименты Уэст превращает своего бывшего декана в «безгласного монстра-садиста», который ночью калечит своих жертв и разрывает их в клочья41.

Давний интерес Лавкрафта к Первой мировой войне проявляется в том, что Уэст берет с собой сыворотку в эту «гигантскую битву» – а поскольку США еще не вступили в войну, записывается в канадский полк. Здесь Лавкрафт в несколько большей степени, чем в своих до смешного бесчеловечных статьях, демонстрирует понимание того, какой ужас творился в окопах: он вкладывает в уста помощника Уэста слова о «не упоминающихся в печати отвратительных вещах, которые происходят на полях сражений». Расплывчатость этой характеристики – уступка формату издания – отодвигает реальный ужас на второй план, пропуская вперед «шокирующий, неестественный, невероятный ужас, явившийся из мрака».

Безумный ученый переносит свои эксперименты на войну: ему нужны «свежеубитые люди на разных стадиях расчленения». Осведомленность Лавкрафта об истинном ужасе войны заметно возросла со времен написанного в 1915 году вздора про трагедию «неестественного расового выравнивания». Тем не менее формат «развлекательного чтива» ограничивал рамки жанра. Ошеломив нас «огромным запасом свежеубитой человеческой плоти» на войне, Лавкрафт тут же начинает рассуждать о реанимированных конечностях и использовании новейшей сыворотки из «клеточного вещества рептилий» для воскрешения мертвых42.

Лавкрафт так и не смог в полной мере передать ужас войны. Причина была не в отсутствии фронтового опыта. Многим деятелям искусства, не имевшим такого опыта, удалось запечатлеть в творчестве свои личные страхи и коллективный ужас. В отличие от «Носферату», без всяких упоминаний о войне показывающего нам призрак смерти, нависший над миром, у Лавкрафта война используется в качестве фона, а внимание сосредотачивается на вымышленных ужасах реанимации. В качестве ужастика «Герберт Уэст – реаниматор» очень хорош, и в 1985 году поклонник Лавкрафта режиссер Стюарт Гордон снял по нему