Несмотря на все уверения Дугласа Гамильтона, осадок от обвинений Родни у Фалькона все еще оставался, когда тот опять появился в комнате с тремя чашками кофе.

— Я вам сахару подсыпал. Надеюсь, что так будет правильно, — сказал Родни.

— Мне кажется, — заговорил Фалькон, все еще обиженно, — что вы подозреваете нас, то есть НРЦ, в двойной игре и полагаете меня засланным специально для того, чтоб передать вам выгодное для МИБГ сведение, что наш агент нас дезинформирует. Это так?

— Мы ничего не исключаем, — отвечал Родни, пристально глядя на него поверх дымящейся чашки. — Мы узнали от Пабло, что Якоб утратил ваше доверие.

— Не знаю, можно ли с такой степенью определенности это формулировать, — сказал Фалькон, ловя себя на том, что невольно защищает друга, хотя в глубине души и сам готов был формулировать это с точно такой же степенью определенности, что заставляло его сердце сжиматься.

— Все, что мы можем, — это постараться устранить сомнения, — сказал Родни. — Вы встретитесь с ним, а мы сделаем выводы.

— Вы хотите организовать прослушку?

Родни развел руками, словно это само собой разумелось.

— Я не могу этого допустить, — сказал Фалькон.

— Вы на нашей территории, — твердо произнес Родни.

— Прилетев сюда, я намеревался поговорить с ним дружески, а не шпионить за своим подопечным.

— Ну а вчера в Мадриде как вы с ним говорили?

— Как деловой партнер, как коллега, — отвечал Фалькон. — Но он не чувствовал себя свободным и под таким давлением не мог говорить со мной в открытую.

— И потому лгал вам, — сказал Родни. — Что помешает ему и здесь поступить так же, хотя вы явитесь к нему уже как Хавьер, его близкий друг?

— Его национальные традиции допускают некоторую уклончивость в делах. Если прибавить к этому неопределенность ситуации, в которой он очутился, узнав о том, что произошло с его сыном, то уклончивость его можно понять, — сказал Фалькон. — Если, предложив ему с самого начала разговора иную, более высокую степень доверительности, я услышу от него ложь, то это будет доказательством нашего краха. Но я не смогу разговаривать с ним доверительно, если на мне будет жучок.

— Да вы его даже и не заметите, — сказал Родни.

Фалькон пристально взглянул на него. Англичане переглянулись, продолжая какой-то только им понятный безмолвный диалог, и у Фалькона мелькнула мысль, что все равно они поступят так, как посчитают нужным, несмотря на все его возражения.

Родни снисходительно кивнул, и Фалькону не понравилось выражение его лица — неприятно наблюдать такое неоправданное самодовольство.

Все безобразие серой громады торгового центра «Нервион-пласа» становилось тем очевиднее, чем дольше длились поиски. Такое сооружение, подумала Консуэло, могло бы прийти в голову только проектировщикам из Восточной Германии до разрушения Берлинской стены. Она стояла посреди площадки, а кругом мелькали дети и оголтелые возбужденные взрослые. Над площадкой был пестрый навес, и модный геометрический узор его отбрасывал вниз тени, отчего лица детей тоже казались нечеткими. Единственной оставшейся догадкой было то, что, заскучав в лавке, он захотел посмотреть мультик. Кругом была масса входов и выходов — и на улицу, и на стадион, и в кинокомплекс.

Консуэло исследовала их все и каждый раз возвращалась на середину площадки, надеясь увидеть там светловолосую головку сына, прижимающего к груди коробку с футбольными бутсами. Не прекращая поисков, она позвонила старшим сыновьям — Рикардо и Матиасу — и попросила их немедленно приехать в центр, чтобы помочь в розысках. Мальчики были недовольны, особенно Рикардо, который уже направлялся на взморье.

Но через двадцать минут все были в сборе. Сестра Консуэло привезла Матиаса, а к Рикардо присоединилось семейство, у которого он собирался гостить. Отец семейства, не теряя времени, сразу же призвал на помощь первого попавшегося ему охранника, чтобы тот доложил в местную полицию. О мальчике объявили по радио. Обыскали стоянки машин, туалеты, все магазины торгового центра. На десять минут были прерваны все сеансы в детских кинозалах, чтобы осмотреть помещение. Поиски распространили и на улицу, охватили и стадион. Сообщили и на городскую радиостанцию.

Только после того, как угасла последняя надежда, а Консуэло, в который раз обойдя весь маршрут, уверилась, что мальчика своего видит только в воображении, в отупелый мозг ее пришла догадка позвонить Хавьеру. Мобильник его был отключен.

Рамиреса звонок Консуэло застал еще возле компьютера.

— Но Хавьера сейчас здесь нет… — начал было он.

— Где он? — быстро прервала его Консуэло. — Оба его мобильника — служебный и личный — выключены.

— Он сегодня не в Севилье.

— Так где же он, Хосе Луис? Мне необходимо с ним поговорить! Это срочно!

— Сообщить вам больше сказанного, Консуэло, мы не можем.

— А передать ему сообщение можете?

— В настоящее время — нет.

— Уму непостижимо! — воскликнула она. — Да чем же, черт возьми, он так занят?

— Этого я вам сказать не могу.

— Но передать ему, по крайней мере, сообщение, как только он станет доступен, вы сможете?

— Разумеется.

— Передайте ему, что мой младший сын Дарио… что он…

— Что он — что, Консуэло?

Слово не выговаривалось. Все в ней сопротивлялось этому слову. Она не желала впускать его в сознание, и оно спряталось в темном закоулке, где-то в утробе, хранилище самых жутких материнских страхов. Но сейчас оно вырвалось, выговорилось с тошнотворной четкостью:

— Он пропал.

Отель «Браунс», Мэйфер, Лондон, суббота, 16 сентября 2006 года, 15.08

Портье отеля «Браунс», одиннадцать элегантных соединенных корпусов которого располагались в самом центре района Мэйфер, имел наметанный глаз и зорко оценивал каждого, но ощущалось это только теми, кто не отвечал взыскательным требованиям портье. С Фальконом он говорил безукоризненно вежливо, но суховатость этой вежливости тот почувствовал лишь тогда, когда за его спиной возникла другая фигура — человека, несомненно, известного, хотя имени его Фалькон припомнить не мог. Вот с этим посетителем портье был вежлив по-настоящему, преувеличенно, карикатурно вежлив. Так или иначе, Фалькона заставили ждать лишь по одной-единственной причине: его не по сезону легкий и неуместный осенью костюм наглядно свидетельствовал, что к числу «подходящих» клиентов он не принадлежит.

В конце концов позвонили в номер Якобу. Фалькон был вынужден дважды повторить свою фамилию, по-видимому ассоциировавшуюся у портье с соколиной охотой[10]и вызывавшую у него желание направить ее владельца куда-то к черной лестнице и входу для прислуги. Затем последовала пауза, во время которой портье слушал, после чего Фалькон испытал на себе, что такое истинно британское гостеприимство.