Якоб обнял его, выйдя к нему навстречу в коридор. Приложив палец к губам, он сделал знак Фалькону войти, а когда тот вошел, запер дверь. Судя по всему, здесь же остановился и Абдулла, которого сейчас в номере не было. Все еще прижимая палец к губам, Якоб жестами велел Фалькону раздеться, потом прошел в ванную и, сняв там полотенце и встряхнув его, расстелил на постели. Фалькон разделся до трусов. Якоб жестом показал, что снять надо и трусы.

Они прошли в ванную. Света Якоб не зажигал. Он отвернул краны и закрыл дверь. Потом он тщательно осмотрел уши Фалькона и череп под волосами, заставил того принять душ и вымыть голову. Взяв пачку сигарет, он присел на биде, пока Фалькон вытирался полотенцем.

— Сейчас приходится быть особо осмотрительным, — сказал Якоб. — Ведь существуют жучки размером с заусенец.

— Хорошо, что ты мне еще доверяешь.

— Ты не представляешь, какие меры предосторожности мне теперь приходится принимать.

— Не понимаю, что происходит, Якоб. У меня такое чувство, словно я то радостно плещусь где-нибудь на мелководье, а то вдруг меня относит на глубину и шарахает о рифы. Я теряюсь в догадках, кто мне друг, а кто враг.

— Вначале — о доверии, — сказал Якоб. Лицо его было холодно и невозмутимо. — Ты говорил с Пабло.

— Ты сообщил мне, что Абдулла находится в Марокко, в лагере боевиков.

— Но ты говорил с Пабло, — повторил Якоб, обвиняюще наставив перст в голую грудь Фалькона. — Вот почему тебя и несет на рифы. Ситуация теперь вышла из-под контроля. Теперь контролируют все они — НРЦ, МИ-5, МИ-6, возможно, совместно с ЦРУ. А если б ты не растрепал все Пабло, все оставалось бы только в нашем ведении, нас двоих.

— Я недостаточно опытен в такого рода вещах, чтобы скрыть перевербовку Абдуллы от Пабло и не попросить у него совета, — сказал Фалькон. — Наш мадридский разговор убедил меня в том, что правду ты открываешь мне с оглядкой и весьма экономно, чтоб не сказать большего. Я решил, что доверять мне перестал ты, почему и обратился к Пабло, который и подтвердил, что ты солгал мне, Якоб.

— Он мой сын, — сказал Якоб и закурил. — Тебе этого не понять.

— Ты передавал мне сведения не для того, чтобы мы могли контролировать ситуацию, а таким образом, чтобы ситуацию контролировал ты, — сказал Фалькон. — А меня ты оставлял блуждать в потемках. Ведь кровь — не вода. Ты с самого начала мне это твердил.

— Единственно, для чего я это делал, — это чтобы защитить его.

— И вот теперь он беззащитен, правда же? — сказал Фалькон и, откинув голову, прислонил ее к бачку. — Ведь ты же знал, что в конце концов до меня дойдет и то, что ты встретился с Абдуллой в Лондоне и что, значит, в Мадриде ты говорил мне неправду. Моя беседа с Пабло открыла мне глаза чуть раньше, вот и все. А сейчас самое необходимое — это восстановить доверие. Я способен понять, в каком состоянии ты находился в Мадриде. Способен понять и твою осторожность, и твой параноидальный страх.

— Способен? — насмешливо протянул Якоб. — Я вот до тех пор, пока не испытал на собственной шкуре, даже и представить себе не мог, каково это. А ты, значит, понимаешь? Даже со стороны? Браво, Хавьер!

— Сейчас мы говорим с тобой, и я счастлив, что слышу прежнего Якоба.

— Якоб давно уже не тот, что прежде, — заметил Якоб, покуривая.

— Полагаю, что это не так, — сказал Фалькон. — Но мне придется дать НРЦ ответы на некоторые вопросы. Ты знал, что рано или поздно это произойдет. Нельзя было пять раз за последние три месяца ускользать от МИ-5, не ожидая, что тебя допросят. Нельзя сообщать мне, что твой сын завербован МИБГ, не объясняя, каким образом это произошло. Спецслужбы следят за тобой и задаются вопросом: кто он такой, Якоб Диури? В каких он отношениях с турецким предпринимателем из Денизли, с которым встречался на берлинской ярмарке? Связан ли он с активистами лондонской ячейки МИБГ, о которой нам сообщили французы? Кто тот неизвестный, что поселился в его доме в Рабате? И вопросы эти возникли вовсе не в результате моей беседы с Пабло. Они возникли потому, что ты ведешь себя как… индивидуалист.

— Да, это очень верное описание ситуации, в которой я очутился, — сказал Якоб. — Я как золотая рыбка в аквариуме. Все глазеют на меня, а мне некуда деться, негде укрыться. Я под колпаком как у моих «друзей» из НРЦ, так и моих «врагов» в МИБГ. Чего же удивляться, что я стал действовать в одиночку, что я не так прозрачен, как тебе бы хотелось?

— Может, ты и в аквариуме, но укрываться ты все же исхитряешься, — сказал Фалькон. — И теперь мне приходится объяснять, каким образом мой «необученный» агент мог ускользать от опытных профессионалов из МИ-5 пять раз за последние три месяца, причем ускользать на их территории, а в первый раз — всего через месяц после вербовки. Они знают, что ты тренирован, а я знаю, что тренировал тебя не НРЦ. Так кто же этим занимался? Если мы хотим помочь Абдулле, то нам надо опираться на наших людей. Ведь это МИБГ планирует дать ему задание, грозящее твоему сыну возможной гибелью, — МИБГ, а не МИ-5 или НРЦ!

Из кранов с шумом лилась вода. Голова Якоба теперь была откинута и упиралась затылком в стену. Некоторое время он молча курил, устремив глаза вверх, за высокое оконце.

— Погляди на меня, — произнес он. — Погляди, во что я превратился.

— Что ты хочешь услышать от меня, Якоб? — спросил Фалькон. — Извинения? Чтобы я попросил простить меня за то, чем мы вместе с тобой занимались, не зная…

— Так этого никто не знает, — сказал Якоб, горько скривив рот. — Неужели ты воображаешь, что профессиональные вербовщики когда-нибудь говорят своим жертвам, во что это выльется? И скольких бы они тогда смогли завербовать? Если бы рассказали им, какой вивисекции те подвергнутся, как их мастерски заставят жить выхолощенными, пустыми, оставив в неприкосновенности только органы, необходимые, чтобы слышать, помнить, фотографировать и сообщать по начальству?

— Я желаю помочь тебе, Якоб, но сделать это не могу до тех пор, пока ты открываешь мне только часть правды.

— А сказать тебе, так кому расскажешь ты? А те кому расскажут? И где будет конец цепочки, неизвестно! Мы станем пешками в их игре, живыми пешками, неспособными предугадать цель каждого хода, пока вдруг не окажется слишком поздно!

— То, что я оказался сейчас перед тобой голым, не просто символично, — сказал Фалькон. — Они хотели установить на мне жучок. Я сказал, что в таком случае отказываюсь с тобой говорить. После всех твоих мер предосторожности мы знаем, что жучка нет. Разговор этот останется между нами, и я знаю, что наш контакт восстановлен. Что теперь все иначе, чем было в Мадриде. Поэтому говори. Выложи все, что следует сообщать.

Якоб покосился на него. Тусклый серый свет пасмурного дня покрывал свинцовой пеленой одну его щеку. Глаза бегали, поблескивая во мраке. Искорки этого взгляда впивались в мозг Фалькона точно иголки. Правду ли говоришь? — вопрошали они.

— МИБГ с такой готовностью приняла меня в свои ряды, потому что до этого целых девять месяцев не знала, как подступиться ко мне. Несмотря на мое происхождение и причастность к различного рода движениям, в собственном моем поведении ничто не указывало на то, что я разделяю их взгляды. И, как я уже говорил, их беспокоила и до сих пор беспокоит «немарокканская» часть моей души. Но поспешность, с которой они отозвались на первое же мое слово, и молниеносное мое продвижение по служебной лестнице, отчего, например, я в первые же дни после вербовки был принят высшим командованием, объясняются тем, что я долгое время находился у них под наблюдением. Я обладал чем-то крайне им нужным.