пришла дружина Амунда плеснецкого. Грим-конунг назначил им идти за нами следом. Ётун сказал, что на него, когда они садились в лодьи, снова напали пешие хазары, но они легко отбились.

– Он сказал, что Грим-конунг приказал ему отплывать! – вставил Годо, вновь разозлившись.

– Да. Мы стали ждать конунга. А его все не было. Амунд сказал, что слышал, уже с воды, какой-то шум на берегу, но рог не звучал, на помощь Грим не звал. Он решил, что на него тоже напали пешие, но не стал возвращаться, потому что у него после второй битвы осталось меньше людей, а с Гримом были киевские варяги – самая сильная дружина во всем войске. Это лютые люди, – с уважением добавил Свен, – из них часть еще с Хельги Хитрым в Киев когда-то пришла, самые старые. И почти все из нынешних были с ним в Миклагарде. Им доставались самые защищенные селения и города у сарацинов, но зато у них и добыча была… – Он покрутил головой. – Ну вот… Мы ждали и ждали. Уже был полдень. За Ётуном пришли радимичи, потом поляне с Унерадом, но не все. Они тоже сказали, что слышали шум, но Грим не приказывал им возвращаться. И…

Он замолчал.

– И что? – Олав в досаде из-за этой заминки в самом важном месте наклонился вперед.

– Уже за полдень пришли еще три лодьи, потом еще две. Это были тоже поляне. Они отплывали последними, с ними был Божевек, их боярин. Они, уже когда были на берегу, услышали конский топот, но слабый. Слышали звуки боя… прямо на песке, совсем близко. Им показалось, что всадники были ближе к воде, чем наши. То есть Грим-конунг и его люди. Мы так рассудили, что конница могла подойти после пехоты, когда Ётун и даже поляне почти все отплыли. Они отрезали Грима от лодий… Поляне хотели опять высадиться, но их обстреляли с берега, почти в упор, они говорили. У них в каждой лодье было по двое-трое раненых или убитых, потому и гребли еле-еле. Они, говорят, кричали, но свои не отзывались. Только хасанов слышали.

– И что же? – Олав нахмурился.

– Мы больше ничего не знаем, конунг! – обреченно признался Свен, не глядя на него. – Мы рассказали то, что видели сами… и слышали от людей. Мы ждали до вечера… Ждали, ждали…

* * *

…На острове негде было взять даже кизяка для костров, люди жевали навяленную за время стоянки рыбу и подкопченную конину, запивая речной водой. Несмотря на усталость, есть особо никто не хотел. Лежали на земле, приподнимали головы на каждого идущего, искали глазами своих вождей и ждали: когда же наконец что-то прояснится? Слонялись от лодьи к лодье, собирались кучками, задавали друг другу бесполезный вопрос: «Что слышно?». Обсуждали уже всем известное, пытаясь угадать то, чего никто не знал. Князь все не появлялся, и войско захватила мучительная лихорадка ожидания: то кажется, что прошло совсем немного времени и волноваться рано, а то, как спохватившись, ты понимаешь, что времени прошло слишком много и ничего доброго это не сулит.

Когда перевалило за полдень, к северянам пришли волынцы: князь Амунд зовет бояр к себе. Отправились оба сына Альмунда, Сдеслав, Вершила, Арнор, Ормар, Тумай. Халльтор, хёвдинг свеев, остался лежать в лодье: он был ранен в ногу и ходить не мог. Огромный шатер Амунда плеснецкого был виден издалека, хоть за время похода тоже стал не очень-то белым. По пути к Хазарскому морю у Амунда была с собой разборная лежанка с подушками и тюфяками, стол, скамьи. Все это было при отплытии из Тавьяка подарено аваран-шаху и его приближенным: в лодьях требовалось место для добычи, поэтому в последнее время Амунд спал, как все отроки, на земле, на простой подстилке из нарезанной зелени и овчин. Два-три больших ларя он сохранил: в них была заперта самая ценная часть его добычи. На одном из них он сейчас сидел у входа в свой шатер. Перед ним было растянуто несколько парусов, чтобы дать тень для совета воевод.

Амунд плеснецкий и так-то был одним из самых страховидных людей в войске: длинное лицо с высоким лбом и тяжелым подбородком, неоднократно сломанный бугристый нос, глубоко посаженные глаза под густыми черными бровями. Обычно он не отличался угрюмостью и был приятен в обращении много более, чем можно было ждать, видя его великанскую внешность, но сейчас, с мрачным выражением лица, был похож на кого-то из богов мира мертвых. «А мы – на несчастные души, ему подвластные», – думал Свен, бок о бок с братом сидя на земле напротив Амунда, возвышавшегося над ними, как божество над смертными.

– Я созвал вас, мужи, – густым низким голосом начал Амунд, – потому что надо что-то решать. Мы не можем ждать бесконечно, если не хотим дождаться беды.

– Что с Гримом? – спросил Годо о том, что было на уме у каждого. – Из нас ты видел его последним.

– Последним его видел Божевек и его люди. – Амунд взглянул на киевского боярина.

– Хотелось бы услышать, что ты знаешь.

Годо недолюбливал Амунда, но поскольку тот был знатнее всех из уцелевших, казалось, что он в силу этого знает больше.

– Грим сказал мне отплывать вслед за вами. Я слышал с реки небольшой шум на берегу, но подумал, что на него тоже напала хазарская пешая толпа, как на меня, когда я с моими людьми садился в лодьи.

– Почему ты не вернулся к нему?

– Он не просил меня вернуться, – подавляя досаду, что приходится отвечать перед младшим по годам и положению, бросил Амунд. – Я отбился от этой толпы сам и не сомневался, что Грим отобьется тоже. У него ведь сильнейшая дружина во всем войске…

– Была, – дополнил Жизномир его заминку.

– И он не звал на помощь. Это могут подтвердить и поляне, они отплывали позже нас. – Амунд кивнул на Божевека.

– Но его нет! – Годред встал на колени и выпрямился, чтобы быть повыше. – Мы ждем с рассвета, а сейчас уже солнце вон где! – Он ткнул вверх. – Что мы должны думать – что он погиб? И все его люди тоже?

Круг сидящих и полулежащих на земле бояр загудел. Каждый уже думал об этом, но Годо первым высказал общий страх вслух.

Если бы вождь пал у всех на глазах, было бы легче свыкнуться с этой мыслью и понять, как быть дальше. Но никто этого не видел, никто не мог подтвердить гибели Грима, и все попытки что-то решить упирались в безнадежную растерянность.

– Я не думаю, что хакан-бек зазвал его в гости,